Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)
Офицеры тоже роптали.
"18 августа 1917. В Генмор - из Специи.
Ввиду близости ухода и необходимости обмундирования за границей, ибо на Севере сделать это невозможно, прошу ускорить разрешение вопроса о размере вознаграждения за погибшее имущество офицеров. Домерщиков".
Но чиновники Генмора будто и не получали этих тревожных телеграмм. Из Петрограда шло одно и то же: "Ускорить ремонт, ускорить вооружение, ускорить выход в море".
Спустя девять дней Домерщиков сдал "Младу" знаменитому полярному первопроходцу капитану 1-го ранга Федору Матисену, который в октябре 17-го приведет ее в Белфаст, где она навсегда и останется.
В Россию мятежные младовцы возвращались по сухопутью. Морской генеральный штаб остался очень недоволен "либеральничаньем" командира посыльного судна, недоволен тем, что Домерщиков не смог "обуздать распоясавшуюся команду". По возвращении в Петроград он был снижен на ступень в воинском звании - из кавторанга снова стал старшим лейтенантом и в этом чине в ноябре семнадцатого года был "отчислен из резерва морского ведомства". Приказ этот, заготовленный еще в канун Октябрьской революции, бюрократическая машина Адмиралтейства "провернула" по инерции в первые дни советской власти. Список моряков, увольняемых с флота, подписали управляющий Морским министерством "первый красный адмирал" Иванов и народный комиссар по морским делам Дыбенко. Если бы они знали, что от службы отстраняется офицер, относившийся к своей революционной команде "с тактом и пониманием", фамилию Домерщикова наверняка бы вычеркнули из этого списка. Но они не знали, и это роковое обстоятельство отлучило моего героя от военного флота на двадцать лет...
Вот что стояло за старой фотографией, найденной Еленой Сергеевной в осиротевшей комнате.
- Вместе с этой фотографией я нашла еще одну.
Елена Сергеевна положила передо мной желтоватый снимок на паспарту из плохонького, рыхлого картона. Я вздрогнул: это была та фотография, которая в досье Палёнова имела достоинство козырного туза. Домерщиков позировал фотографу в форме английского офицера - френч, перетянутый портупеей, бриджи... Стоп! На полях паспарту слабая карандашная надпись: "Порт-Саид, 17". Так вот в чем дело! И как же я раньше не догадался! Лихорадочно роюсь в портфеле, достаю ксерокопию дневника Иванова-Тринадцатого. Листаю. Глава "После катастрофы": "...Англичане обмундировали спасенную часть команды в английское солдатское платье, снабдили лагерным имуществом: палатками, одеялами, циновками, взяли на довольствие..."
Вот уж действительно, ларчик открывался просто! Ну как было не сфотографироваться в столь экзотической форме: русский моряк в мундире английского пехотинца! Мог ли он подумать, что этот шуточный почти снимок будет использован против него как одно из главнейших доказательств его участия в чудовищном преступлении?
Так в досье Палёнова была пробита вторая брешь: Домерщиков не был ни дезертиром, ни офицером английской армии!
- Вот и все, что мне досталось от Екатерины Николаевны, - развела руками Максимович.
Я был удивлен, что осталось хоть это... Я был благодарен этой женщине, весьма далекой от истории флота и архивных розысков, но тем не менее подобравшей с пола старые "бумажки" и фото, сохранившей частицу жизни почти неведомого ей человека. Она поступила как истинная интеллигентка, и благодарить ее за это было бы бестактно.
- Значит, главная часть семейного архива Домерщиковых попала к той женщине, которая ухаживала за Екатериной Николаевной в доме престарелых?
- У Нины Михайловны, - уточнила Максимович.
Я прозвонил всю цепочку ленинградских телефонов, и - уж так мне везло в тот день - сестра соседки Домерщиковых по "эпроновской" квартире Татьяна Павловна Беркутова отыскала номер какой-то женщины, чей зять знает адрес Нины Михайловны. Зять сообщил заветный адрес и тут же предупредил, что у Нины Михайловны большая беда. Поздним вечером она возвращалась из сберкассы, ее подкараулил грабитель, ударил молотком по затылку... В общем, рана зажила, но ее мучают головные боли, у нее провалы в памяти, и вообще ей вредно перенапрягаться, вспоминать, волноваться... Сейчас она уехала к родственникам в Саратов. В Ленинград вернется не раньше чем через месяц.
Я поблагодарил своего собеседника, посочувствовал пострадавшей женщине и искренне пожалел, что на тупую башку грабителя, наверное, никогда не опустится стальной молоток.
До отхода "Красной стрелы" еще есть время заглянуть в архив.
Когда-то для меня это слово звучало так же мертво, как "кладбище", а люди, которые там работали, напоминали этакого пронырливого старичка, "веселого архивариуса" из популярной радиопередачи: "Для вас ищу повсюду я истории забавные..."
Теперь знаю: архив - пороховой погреб истории. В толстостенных хранилищах, за тяжелыми стальными дверями, коробки с документами стоят на стеллажах, как снаряды в корабельных артпогребах. Мне показалось - грянул самый настоящий взрыв, когда я открыл тоненькое "Судное дело лейтенанта Домерщикова". Кронштадтский военно-морской суд приговаривал моего героя к "отдаче в исправительное арестантское отделение на два года и четыре месяца с исключением из службы и лишением воинского звания, чинов, ордена Св. Станислава III степени, дворянских и всех особенных прав и преимуществ" за - я глазам своим не поверил! - "за непополненную растрату 22 054 рублей 761/2 копеек вверенных ему по службе денег и учиненный с целью избежать суда за эту растрату побег со службы"...
Как, Михаил Домерщиков - обыкновенный растратчик?!
Лучше бы я не находил этих бумаг! Лучше бы на этом месте биографии героя навсегда осталось бы белое пятно... Мне не хотелось верить "Судному делу". Но слова из песни, а тем более из документа, не выбросишь...
Образ Домерщикова как-то сразу поблек в моих глазах. Напрашивался и другой горький вывод: человек, промотавший корабельные деньги, мог вполне стать героем досье господина Палёнова.
Но что он сделал с этими двадцатью двумя тысячами? Прокутил в ресторанах? Проиграл в карты? Присвоил? Ни на один из этих вопросов я не мог сказать себе "да", и вовсе не потому, что не знал точно, как именно распорядился он этой суммой, а потому, что не верил, что такой человек, как Михаил Домерщиков, - образ его сложился прочно! - способен на бесчестные поступки. Не верил, и все тут.
Ленинград. Март 1986 года
Я с нетерпением дождался возвращения в Ленинград Нины Михайловны. Созвонился с ней и, узнав, что она чувствует себя более или менее сносно и может меня принять, отправился на Каменный остров, с тайной надеждой, что это последний пункт моей гонки за архивом Домерщикова. Надежду эту подкреплял и вид дома - старинной постройки "под крепость", в таких стенах старые бумаги приживаются. И камин, переделанный в печь, обнадеживал меня, и потемневшая бронза люстры, и обе хозяйки комнаты - пожилая дочь и престарелая мать, одна - инженер-рентгенолог, другая - физик-педагог, да и весь дух старой, петроградской еще, квартиры, - все, все сулило надежду на успех. Но... не может же везти бесконечно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});