Монах - Михаил Константинович Зарубин
— До свидания, мама!
— До свидания, — тихо ответила мать, — будь осторожен, береги себя.
Мила взяла его за плечи, но он не дал ей развернуть себя спиной к матери, неловко ступая до самой двери, все смотрел на родное лицо, на чуть приподнятую руку, на добрую родную улыбку.
Уже во дворе он немного успокоился, прошел в огород, дошел до межи, отделяющий огород от колхозного поля, обратил внимание, что по дороге, ведущей в лес, появились столбы пыли. «Значит, люди выехали работать», — мелькнула мысль. Солнце поднялось над высокой Ждановской сопкой и стало пригревать. Все вокруг было знакомо. Каждая тропинка и дорожка вели в заповедные места, где он рос, собирая ягоды и грибы, возил копны сена на сенокосе, рыбачил, пас коров, с ребятами ездил в ночное, где у костра велись долгие разговоры, пока звездное небо не успокаивало их, и они мгновенно отрубались, порой засыпая в тех же позах, в которых еще сидели минуту назад. Все отрывалось от него, впереди ждал мир незнакомый, его хотелось увидеть, побывать в нем. Не в кино, а наяву увидеть паровоз, трамвай, троллейбус, высокие дома, красивые улицы. Но одна мысль, что рядом не будет мамы, приводила его в замешательство, и ему уже никуда не хотелось. Нить, связывающая их, была настолько прочной, что обрыв ее для обоих был смертелен.
— Мишаня, нужно ехать.
Мила взяла его за руку и повела по проулку к реке.
Его любимая лодка покачивалась у лавницы. Сестра положила вещи, сама села посередине, а Мишка, отталкиваясь длинным веслом, повел лодку против течения. У берега течение было слабым, и лодка быстро побежала вперед. Мила молчала, Мишка тоже, сил для разговора не было, мысли путались в голове, хаотично сменяя одна другую. То он с жалостью думал о матери, и тут же радовался, что полетит на самолете. Жалел, что не поедет в этом году на сенокос. Сейчас он бы косил наравне с мужиками! Он даже представлял, как свежая, сочная трава под его косой ложится ровным рядком на зеленом покрывале, расположенном вдоль берега таежной речки Тушамы. И тут же в голове возникала другая картина, в городе он пойдет в цирк и увидит настоящего слона. Он гнал от себя эти мысли, заставляя себя думать о матери, о ее болезни. Как она там сейчас? Наверное, плачет. И опять перед ним рисовались соблазнительные картины города, куда он едет. Все крутилось и вертелось, как на городской карусели, и было трудно думать о чем-то одном.
Переплыли Илим, пристали к берегу у скобяного магазина.
— Не забывай нас, Мишаня, осенью встретимся. Смотри там, в городе… И письма пиши, мать будет ждать…
Взяв свой маленький фибровый чемоданчик, Мишка пошел в школу, где собиралась вся группа для поездки на областной слет. Он шел по центральной улице, такой знакомой и родной. Вот красивый двухэтажный дом, где располагался райисполком. Вот небольшое здание почты, в зимние дни они с приятелем отогревались здесь перед окончательным броском к дому. Рядом с почтой, чуть в глубине, чайная. Она притягивала к себе необыкновенно вкусным запахом выпечки, столами, покрытыми вышитыми белыми скатертями, и макаронами, экономно политыми ложечкой сливочного масла. За чайной, в самом центре села — Дом культуры. Это был, без преувеличения, центр мироздания. Все, самое значимое, дорогое и радостное в жизни селян, проходило именно здесь. Праздничные концерты и театральные постановки, в которых Мишка непременно участвовал, кинокартины, танцы, собрания… Каждый день сюда стремились люди.
Мишкины ботинки стучали по деревянному тротуару. Все оставалось позади: мама, река Илим, село и деревня, где прошли детские годы.
Самолет Ли-2, разбежавшись по грунтовой полосе, взлетел и сделал круг над деревней. Мишка в иллюминатор увидел свой дом. Отсюда, с высоты, все казалось маленьким, игрушечным. Дом стоял на краю деревни, справа пылила дорога, и он хорошо видел несколько повозок, едущих на Малую речку. Да и вся деревня — как на ладони. От домов к реке спускались тропинки. В воде стояли лавницы, к каждой из них была привязана лодка… Он разглядел и свою лодку. «Мила уже дома» — подумал он. У Малой речки Илим делал крутой поворот и мимо крутого песчаного берега бежал к Ангаре. Вот еще раз самолет сделал круг над селом и деревней. Мишка смотрел в иллюминатор, стараясь запомнить в мельчайших подробностях картины родных мест.
Наконец, самолет выровнялся, и на сотни километров потянулась тайга с редкими зимовьями. Она казалась такой огромной и бесконечной, что не верилось в то, что рано или поздно она закончится, расступится, и большой, красивый город Иркутск встретит их.
Он еще некоторое время смотрел вниз, а потом стал прислушиваться к своим сверстникам. Несмотря на шум мотора, все громко разговаривали, стараясь перекричать гул двигателя, радостно делились впечатлениями. Вскоре и это прошло. Все сидели тихо, каждый думал о чем-то своем…
2
Месяц жил Мишка у брата в маленьком шахтерском городке под Иркутском. Городок, объединивший несколько шахтерских поселков в одно целое, был зеленым и красивым. Деревья росли между бывшими населенными пунктами, деля их на микрорайоны с многоэтажными домами. Частный сектор представлял собой сплошное море зеленых насаждений, из-за которых не видно было даже крыш. Бывшие поселки объединяла асфальтированная дорога, она же — центральная улица города. Она же была частью Московского тракта; в праздники колонны демонстрантов шли по ней к площади, где стоял памятник Ильичу, а по вечерам улица служила любимым местом прогулок местной молодежи. Здесь знакомились, влюблялись, демонстрировали обновки, сплетничали, дрались — словом, шла обычная уличная провинциальная жизнь.
Каждый квартал-поселок мог существовать автономно, там была собственная, как сказали бы сейчас, инфраструктура: больница, кинотеатр, школа, магазин. В центральной части города стояли общегородские постройки: горком партии, техникум, филиал института.
Транссибирская магистраль не разрезала город надвое, как часто бывало в сибирских городах, а проходила сбоку. Электрички останавливались в каждом поселке, что было большим подспорьем для местных жителей. Шахт в городе было много, все они соединялись друг с другом и с центральным вокзалом железнодорожными путями, по которым беспрерывно сновали паровозы: пыхтящие, чумазые, изрыгающие клубы черного дыма. Да что там дым, из труб паровозов вылетали вместе с искрами и кусочки горящего угля. Все железнодорожные пути и окрестности всегда были покрыты слоем угольной копоти, и даже ливневые дожди не могли смыть ее.
Переулочки, ведущие к центральной дороге, всегда пересекали подъездные пути и человек, уходящий из дома в белой
