Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

В свою очередь атамановцы были недовольны тем, что все офицеры, участники Ледяного похода, получили повышение сразу на два чина. Заслужить таким образом генеральские погоны было нельзя, но количество новоиспеченных полковников перешло все разумные пределы. Время от времени раздавались одинокие голоса, призывавшие проявить мудрость и самим понизить себя в звании хотя бы на один чин, но редкие альтруисты следовали этим призывам. Шайдицкий, ездивший из Даурии в Читу, рассказывал, что у него там “рука болела от отдания чести”.

В Забайкалье была создана Дальневосточная русская армия – филиал Русской армии Врангеля. Два из трех ее корпусов составили каппелевцы, третий – семеновцы. Командующим стал Войцеховский, а главнокомандование Семенов оставил за собой. Собственно атамановские части, не считая Азиатской дивизии, к тому времени или разбежались, или перешли к красным, как пресловутая Иудейская рота, или настолько были деморализованы, что боялись выходить из казарм, тем не менее Семенов отказывался заявить о своем подчинении Врангелю, на чем настаивали каппелевцы. Войцеховский, искавший пути к национальному примирению и для начала безуспешно пытавшийся объявить амнистию партизанам, скоро слагает с себя командование, когда получают огласку его переговоры с правительством ДВР, и отбывает во Францию. Командующим становится Николай Лохвицкий, родной брат писательниц Миры Лохвицкой и Надежды Тэффи. Он ставит перед собой задачу подчинить Азиатскую дивизию штабу армии и сместить Унгерна как наиболее одиозную фигуру режима.

Разговоры о том, что он заслуживает петли, пошли после того, как каппелевцы провели инспекцию забайкальских тюрем и, потрясенные тем, что они там увидели, большинство заключенных выпустили на свободу. В Даурии были освобождены вообще все арестанты, а генерала Евсеева, чьи в высшей степени лаконичные заключения заменяли судебные приговоры, в том числе смертные, отдали под суд и приговорили к повешению. Спасся он благодаря вмешательству Семенова. Одновременно по распоряжению Лохвицкого начали собирать материалы для нового процесса, где главным обвиняемым должен был стать Унгерн.

В октябре 1920 года, когда он готовился штурмовать Ургу, китайская полиция в Харбине “совершила налет” на квартиры трех каппелевских генералов – Акинтиевского, Филатьева и Бренделя, незадолго перед тем покинувших Забайкалье из-за трений с Семеновым, и арестовала их по какому-то вздорному обвинению. Наутро все трое были освобождены, но бумаги, изъятые при обыске, бесследно исчезли. Никто не сомневался, что китайцы переправили их Семенову, что харбинская полиция им подкуплена, и целью этой акции являлось похищение документов, компрометирующих атамана и его окружение, прежде всего – Унгерна.

В интервью газете “Свет” Акинтиевский перечислил, что именно у него украли. Многие бумаги касались непосредственно барона: “Доклад об убийствах, расстрелах и других преступлениях, чинимых в Даурии генералом Унгерном и его подчиненными”, “Жалоба г-жи Теребейниной об убийстве ее мужа, поручика Теребейнина, по приказу Унгерна”, а также ряд материалов, необходимых для предания его военно-полевому суду. Многие потом жалели, что хозяин Даурии, бросивший столь зловещую тень на Белую идею, сумел избежать казни. Один каппелевский офицер писал в близкой к Савинкову варшавской газете “За свободу”: “Знаменитый Унгерн, сумасшедший барон, давно был бы повешен, если бы не японцы”.

Летом 1920 года, пока он вел “сопочную кампанию” против партизан Лебедева, Лохвицкий двинул к Даурии лучший и самый “демократический” полк – 8-й Камский, насчитывавший до девятисот штыков. Предполагалось лишить Унгерна базы, после чего проще будет его арестовать, но он вовремя узнал об этом и отправил оставшимся в казармах частям приказ “действовать энергично”, то есть обороняться с применением наличных сил и средств. По другой версии, все обстояло ровно наоборот – Унгерн сам решил выгнать из Даурии разместившийся там гарнизон каппелевцев, которые в его отсутствие начали подбираться к накопленному им запасу снаряжения и боеприпасов, и, оставив партизан в покое, поспешил в свои владения.

До вооруженного столкновения не дошло, но командующий поставил Семенова перед выбором: или он, Лохвицкий, или Унгерн. Естественно, атаман выбрал старого друга. Оскорбленный Лохвицкий уехал в Харбин, формально – в отпуск, но все понимали, что назад он уже не вернется. Командование армией принял Вержбицкий.

Вероятно, именно в это время Унгерн склонился к мысли все бросить, уехать в Европу, поселиться “на родине”. Имелась в виду не Эстония, а недавно появившаяся на карте Австрия. Унгерн говорил об этом на допросе в плену, не называя месяца, когда попытался воплотить в жизнь свою идею, но точно указав год – 1920-й. Должно быть, ему казалось, что в Австрии он будет принят и натурализован по праву рождения в австрийском Граце, но получить “заграничную визу” почему-то не удалось. Скорее всего, попытки не были очень настойчивыми и прекратились после того, как Лохвицкий покинул Забайкалье.

Вержбицкий еще меньше, чем его предшественники, способен был справиться с непокорным бароном, тем не менее Семенов и Унгерн решили перебазировать Азиатскую дивизию подальше от железной дороги. 10 августа, вернувшись из Читы, Шайдицкий сошел с поезда в Даурии и с удивлением обнаружил, что в военном городке никого нет, казармы пусты. Впрочем, сам Унгерн был в своем кабинете. Он подвел Шайдицкого к окну и, указав “на далеком горизонте одинокую сопку на границе с Монголией”, сказал: “По компасу – на продолжение створа. Вот вам направление, догоняйте дивизию. Когда она придет в Акшу, я приеду туда”.

Из Акши – на юг

Акша – приграничный степной городок в верховьях Онона, примерно в трех сотнях верст к западу от Даурии. К исходу августа 1920 года Унгерн, получив благословение Семенова, сосредоточил здесь все свои силы. Как бывало и раньше, на краю пропасти атаман вновь расчехлил выцветшее, но еще не окончательно истлевшее знамя панмонгольского движения.

В мемуарах он уверяет, что стремился исключительно к “борьбе с Коминтерном”, но интриги каппелевских генералов и натянутые отношения с хозяином Маньчжурии, Чжан Цзолином, побудили его переместить “базу” этой борьбы из Забайкалья в Монголию. Само собой, Семенов предпочел умолчать о том, что тогда же сделал большевикам предложение, которое русские фашисты, обвинявшие его в масонстве, позднее определили как попытку “обращения в лоно Авраама, Исаака и Иакова”.

А именно: 7 августа 1920 года, на бланке своей походной канцелярии, но без регистрационного номера и печати, не прибегая к услугам секретаря и машинистки, чтобы обеспечить абсолютную тайну, и не указывая имени адресата, чтобы его обращение могло быть рассмотрено широким кругом лиц, атаман собственноручно изложил свое предложение в письме, которое затем по секретным каналам попало к премьер-министру ДВР Борису Шумяцкому. Предполагалось, видимо, что тот перешлет его в Москву[67]. Суть такова: Семенов с верными ему войсками готов покинуть Забайкалье и уйти в Монголию и Маньчжурию для их завоевания; большевики должны финансировать его усилия (в течение первого полугодия – до 100 млн. иен) и оказывать помощь всем необходимым, “включительно до вооруженной силы”, если эта деятельность будет совпадать с интересами Кремля. Взамен Семенов абсолютно серьезно брал на себя обязательство полного “вышиба Японии с материка” и создания независимых Монголии, Маньчжурии и Кореи, чьи посольства он лично доставит в красную Москву – при условии, что его поезду гарантируют свободный проезд по “всем железным дорогам Советской России” и соответствующие почести.