Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Художественный эффект романа, очевидно, был бы еще выше, если бы автор не стремился сделать своего героя все знающим и все понимающим, что привело к некоторой статичности характера Жмуркина. Отсюда иногда возникает противоречие между авторским намерением и читательским восприятием. Понятно, откуда это противоречие: Сергей Малашкин пытался избежать распространенного недостатка произведений подобного жанра, когда главный герой, от имени которого ведется повествование, становится единственной интересной фигурой первого плана.

Писатель стремится слить своего героя с жизнью настолько, чтобы он растворился в ней, стал как бы элементарной частицей ее. И надо сказать, автору это удалось. В романе много комичных положений. Но они служат своеобразной разрядкой той трагической атмосферы, в которой живут действующие лица романа. Трагическое и комическое постоянно соседствует в «Записках», придавая им неповторимый колорит.

Все книги Сергея Малашкина составляют, по сути дела, хронику жизни самого писателя. Все отразилось в них: и участие писателя в первой мировой войне, и участие его в революции, коллективизации и многих других важнейших событиях века.

Последнее время Сергей Иванович работает над мемуарами. Два тома воспоминаний уже закончены.

Удивительная вещь: даже когда автор повествует о своем детстве, перед глазами читателя встают не детские проказы, не детские забавы и интересы, а целостный образ народа. Противоречия народной жизни, многие сложности ее встают со страниц мемуаров. Бедность, обиды, нужда народная, мечты и работа простых людей – все оживает под пером писателя.

В сущности, это автобиографический роман, в котором нет вымышленных героев, где все подлинно, правдиво, исторично, где судьба автора тесно сплетена с судьбой его Родины и его народа.

Книги Сергея Ивановича Малашкина, одного из зачинателей русской советской литературы, за последнее время выходили во многих издательствах: в «Советском писателе», «Московском рабочем», «Художественной литературе», «Молодой гвардии» (Россия – любовь моя. М.: Московский рабочий, 1972)».

6. Кардиограмма сердца

О трагической судьбе Константина Воробьева

Еще одна писательская судьба, тяжелая, драматическая, прошла на моих глазах, судьба Константина Воробьева, повесть которого «Убиты под Москвой» просто потрясла меня своим трагизмом. Как-то я заговорил об этой повести в коридорах издательства, а Нина Дмитриевна Костржевская, добрая душа, редактор моей книги «Гуманизм Шолохова», услышав мои рассуждения, сказала:

– А вы напишите ему, я дам адрес.

Я написал, предлагая К. Воробьеву что-нибудь дать «Совпису», если есть что-то готовое. Так началась наша переписка, в ходе которой он присылал мне опубликованные в литовской печати главы своей повести о Момиче. Я, естественно, отвечал. И только несколько лет спустя я написал о нем статью, которая была опубликована в «Литературной России», в ней я процитировал его письма, раскрывающие творческий замысел и смысл фигуры главного героя этого удивительного повествования. В моих книгах эта статья никогда не появлялась, а она очень дорога мне. Публикую здесь еще несколько писем, передающих и наши отношения, и его упреки в том, что мне так и не удалось за несколько лет моей работы в издательстве опубликовать его сборник повестей и рассказов, которые рассматривали в редакции как возможность издания. И эта переписка – ценное свидетельство о прожитом времени.

КАРДИОГРАММА СЕРДЦА

О книге Константина Воробьева «Друг мой Момич»,

изд-во «Современник», 1988 г.

Этими двумя словами – «Кардиограмма сердца» – определил Константин Воробьев смысл одной из своих повестей, но в сущности так можно обозначить творческое устремление писателя вообще, во всех повестях, которые он успел написать.

А «Друг мой Момич», только что вышедший в издательстве «Современник», составили, может быть, самые-самые искренние в своей достоверности, самые-самые откровенные в своем автобиографизме. Словно каждый изгиб, каждое движение души, вплоть до еле-еле уловимых, отражаются на страницах помещенных здесь повестей.

Вроде бы бедны повести внешними событиями, но бесконечно многообразны по содержанию и глубине душевных переживаний действующих лиц повестей «Это мы, господи!..», «Почем в Ракитном радости», «Друг мой Момич», «Вот пришел великан...», «...И всему роду твоему».

Довольно часто автор говорит о компромиссах совести, о борениях в человеке разноречивых чувств и устремлений, о природе вечного конфликта добра и зла, о диалектике смены в человеке этих непримиримых нравственных переживаний. И тогда нас волнуют уже не отдельные человеческие судьбы, а общий трепет человеческой живой жизни, клокочущей на страницах повестей Константина Воробьева.

Жизнь, противоречивая, многогранная, где любят, стонут от ненависти, стреляют от трусости и страха за собственную жизнь, иронизируют, чтобы скрыть душевную пустоту и равнодушие к жизни, где мучаются от бессилия быть самими собой, от невозможности отстоять собственное «я», свое предназначение в этом мире, – такая жизнь, полная глубоких человеческих переживаний, и стала объектом художественного исследования для Константина Воробьева.

Драматическая судьба Константина Воробьева привлекла, наконец, внимание издателей, критиков, читателей. В одной из телепередач прозвучало, что К. Воробьева извлекли из небытия в 1986 году, что узнали его лишь после публикации повести «Это мы, господи!..», написанной в 1943 году и опубликованной «Нашим современником» в 1986-м. Нет, многие писатели и издатели хорошо знали творчество Константина Воробьева. Его бесстрашный талант заметили давно. Его сборник рассказов «Гуси-лебеди», опубликованный в «Молодой гвардии» в 1960 году, поддержали в «Неве» (гл. редактор С. Воронин) и «Новом мире». А на повесть «Крик», опубликованную также в «Неве», откликнулся Ю. Бондарев. «Эта маленькая повесть почти вся написана с той суровой и вместе с тем щемяще-горькой интонацией, которая сразу же придаетчеткую реалистическую окраску короткой истории фронтовой Любви», – писал он в «Новом мире» (1962. № 10. С. 236).

Вместе с тем Ю. Бондарев отметил, что в повести «отчетливо видно несколько существенных просчетов»: «Беллетристичность (я называю так «легкие» сюжетные «ходы») порой разрушает неторопливую реалистическую манеру письма, снижает пронзительно-щемящую ноту, с которой вещь начата; иногда отсутствие мотивировок рождает ощущение заданности, вообще-то чужеродной стилю Воробьева».

В своем творчестве Константин Воробьев не раз задумывался о предназначении писателя, ставил в центре повествования, его глазами вглядывался в окружающий мир, проводил художественное исследование этого мира.