Коллектив авторов - Андрей Первозванный – апостол для Запада и Востока

Хотя Священное Писание молчит на эту тему, но Священное Предание говорит нам, что Андрей и Петр приняли мученический венец за Христа ради. Отличительным признаком Христова ученика является его готовность засвидетельствовать свою веру крестом мученичества. «Крест не есть ужасный конец счастливой набожной жизни, наоборот, он стоит в начале единения с Иисусом Христом. Каждый призыв Христа ведет к смерти»[162]. Этим словам протестантского богослова-мученика прошлого века созвучны слова современного католического богослова: «Любой христианин родился для того, чтобы быть мучеником, и именно мученичество творит христиан»[163]. Своею жизнью Андрей и Петр засвидетельствовали эту великую истину. Они отдали жизнь за свое стадо ради Христа. Приняв крещение – от Петра ли, Андрея ли, Павла или иного Христова ученика, – все мы и каждый из нас по отдельности стал причастником смерти и воскресения Христа. В призыве следовать за Христом уже имманентно содержится призыв сойти вместе с Ним «в человеческий ад, чтобы стать свидетелем Его воскресения и Его света. Каждый крещеный, подобно Христу, носит на себе сокрытый стигмат преданности и заботы о судьбах всех, кто нуждается в избавлении и спасении»[164].

Для каждого человека естественным является желание сохранить свою жизнь. Если же человек посвящает ее Христу и вере, то это свершается силою Духа Святого. Поэтому мучеников можно считать подлинными pneumatophoroi – носителями Духа.

Дух – Параклет (Утешитель), Податель жизни (Zoopoion) и Всесвятой (Panagion), созидает и обогащает церковь свидетельством мучеников и других свидетелей веры (т. е. святых). Тем самым свидетельство мучеников становится подлинной параклезой, знаком присутствия Святого Духа в церкви. Параклеза обозначает также «утешение», то есть укрепление христиан в их «жизни в Духе».

И католики, и православные на территориях, оккупированных в XX столетии бесчеловечными режимами, дали красноречивое свидетельство веры. В свидетельстве мучеников, принадлежащих разным церквам и церковным общинам, нам открывается подлинное действие Святого Духа в этих церквах. Понятно, что их свидетельство мученичества (т. е. подлинная martyria) является общим наследием Христовой Церкви, несмотря на всё еще существующее среди христиан разделение. Более того, их свидетельство может быть подлинной параклезой среди тех трудностей, которые всё еще имеют место во взаимоотношениях между христианами. Об этом Иоанн Павел II писал еще в апостольском послании Свет Востока, обращая внимание на то, что «все едины в этих мучениках: в Риме, на «Горе крестов» и на Соловецких островах, и столь многих других лагерях уничтожения. Объединенные тенью мучеников, мы не можем не быть едиными»[165]. Эта мысль наследника апостола Петра созвучна мыслям духовного сына апостола Андрея, патриарха Варфоломея, говорившего об «экуменизме преследуемых» во времена тоталитарных режимов[166].

Вслед за этими свидетелями веры победным путем, что ведет от Голгофы к Светлой Пасхе, прошли и другие христиане, «поддержанные Божией благодатью». Путь этот является путем прощения и примирения. «Их мученичество является могучим призывом к примирению и единству. Это экуменизм мучеников и исповедников веры, который показывает христианам двадцать первого века путь единства. Так пусть же их жертва станет конкретным жизненным учением», – говорил святейший отец Иоанн Павел II во время своего паломничества в Украину[167].

Мученики напоминают нам о том, что уже сегодня, несмотря на свои разделения, «петровы» и «андреевы» последователи Христа реальным, хотя еще далеким от совершенства образом участвуют в общении святых – communio sanctorum. Помня об этом, надлежит выразить искреннее пожелание, чтобы свидетельство это стало также призывом к усиленной и терпеливой «эпиклезе единства», то есть призыванию Духа Святого, который единственный может приблизить время полноты церковного общения[168].

Через дар мученичества для наших церквей нам вновь открывается истина (очевидная для Петра, Андрея и других апостолов, но часто преданная забвению в наших церквах), что смысл евангельской проповеди состоит не в передаче догматических доктрин, моральных предписаний и канонических установлений, но в провозглашении и манифестации эсхатологического пасхального события. Благовестник сосредоточен не на прошлом, но устремлен в будущее. Он «опрокидывает» историю в реальность Царства Божьего; он открывает «эсхатологическое господство Воскресшего над миром, и тем самым освобождает человека в вере и надежде к полноте спасения»[169].

Икона своими корнями уходит в евхаристический опыт церкви. Говоря о единстве церкви, мы не можем обойти стороной вопрос евхаристического сопричастия (communio) церквей Востока и Запада. И здесь снова мы должны обратиться к внятной для первых христиан перспективе – переживания своей веры как эсхатологического исполнения/свершения истории. Это переживание веры было свойственно и духовному опыту христиан в немецких концлагерях и в советских «гулагах», где православные и католики исповедовали и причащали друг друга.

Эсхатологическое переживание современности делает христианина чутким на «дар Христа» и «дар брата». По мнению выдающегося русского православного богослова XX века отца Александра Шмемана, христианство, утратившее «эсхатологическую» перспективу, вырождается в законничество[170]. А известный польский католический богослов, многолетний участник Международной смешанной богословской комиссии по православно-католическому диалогу о. Вацлав Гриневич утверждает, что спасительным для нас будет размышление о вере в категориях дара. «Мышление о вере как Божьем даре возносит нас от размышлений о вере ортодоксальной и полной к вере неортодоксальной и неполной. Новый Завет говорит не только о «едином теле», «едином Духе», «едином Господе» и «едином Боге», но также и о «единой вере», «едином крещении», «единой надежде» (Еф 4:4–6). Отношения между таинствами и верой необходимо понимать прежде всего в категориях нераздельного Божьего дара, уделяемого Духом всем без меры[171]. В этом случае, продолжает далее люблинский богослов, «разнообразие формул, существующих в разных церквах и традициях, не означает само собой расхождений в догматическом содержании веры. Формулы эти – во всем своем разнообразии – являются выражением, прокламацией и празднованием одной и той же тринитарной веры. Необходимо, чтобы каждая из церквей могла распознать ее в этих формулировках и признать ее выражением апостольской веры. Это было бы признанием тождественности веры, передаваемой в каждой из церквей, признание тождественности мистерии спасения, реализующейся в каждой из них, а тем самым тождественности самой мистерии Христовой Церкви как таковой. Общение в вере является не только условием сакраментальной жизни, но также ее плодом и результатом… Если другие церкви признают в совершении таинств данной поместной церкви тождественность своей собственной веры, то тем самым они переживают в ней укрепление. Сакраментальная жизнь служит укреплению общения веры между церквами»[172].