Зиновий Каневский - Жить для возвращения

Домик имел площадь около трех квадратных метров, примерно два на полтора. Высота не позволяла выпрямиться в полный рост. Вну три размещалась брезентовая раскладушка со спальным мешком, стоял столик с посудой и радиоаппаратурой. В углу приютилась керосинка, на ней я раз в сутки готовил горячую еду, кипятил чай, не забывая заливать его в термос. Пока горела керосинка, температура в домике поднималась выше нуля, но зато начинала побаливать от угара голова: ведь ни о каком проветривании помещения не могло быть и речи, надо было экономить тепло, чтобы к тому же не замерзли аккумуляторные батареи для рации.

В огромной кастрюле варился суп, я выносил сосуд на улицу, в снег, а потом ежедневно выкалывал топориком заледеневшие куски и разогревал их в маленькой кастрюльке. Ледяного варева мне хватало приблизительно на неделю. Кормился я также кашами, макаронами, омлетом из яичного порошка, безбожно поливая все это уксусом. Кончился хлеб — я перешел на галеты и печенье.

День за днем проходили размеренно и в какой-то степени однообразно. Вставал по будильнику около шести утра и сразу отправлялся на метеоплощадку, проводил разные измерения, повторяя этот цикл каждые шесть часов. В промежутках обрабатывал полученные цифры, строил графики таяния-нарастания снега и льда, зарисовывал окружающий ландшафт, следил за поведением трещин. В полдень отстукивал на ключе короткие сообщения о своей жизни, а также сведения о погоде за истекшие сутки, весьма гордясь тем, что моя информация поступает на Диксон, где учитывается синоптиками при составлении очередного прогноза.

Солнце гуляло над горизонтом круглые сутки, а с ним вместе начал гулять по леднику и я. Постепенно осмелел, стал удаляться от домика на два-три километра. Наблюдал за бурными ручьями, с каждым летним днем все стремительнее мчавшими по льду. Они вгрызались в лед на глубину нескольких метров, с ревом уходили в сердцевину ледяного тела, выпиливая там огромные пещеры-гроты и вновь вырываясь на дневную поверхность в самых неожиданных местах.

В эти маршруты я обычно брал не карабин — все-таки четыре лишних килограмма, — а семизарядный, барабанного боя револьвер, личное оружие начальника зимовки, великодушно пожертвованное мне. Медведя можно было опасаться разве что теоретически: даже на полярную станцию, с ее богатой, источавшей соблазнительные ароматы помойкой, за всю первую зиму зверь забрел только однажды. Как-то в разгар полярной ночи вдруг взлаяла сучня в собачнике, и Иван Алексеевич уверенно сказал: «Пришел!» Мы не пошли во тьму, а сгрудились на крыльце и долго вслушивались в какие-то хрусты возле склада, а когда немного рассвело, увидели там четкие следы. По словам Ивана Алексеевича, в его жизни случались встречи сразу с пятью и даже восемью зверями в день, и он не врал: в истории Русской Гавани отмечены случаи, когда в поле зрения было сразу по нескольку медведей, а один даже обосновался прямо на крыльце жилого дома, так что на него едва не наступил выходивший на срок наблюдатель. На леднике же, по единодушному мнению опытных северян, медведю делать совершенно нечего, тут нет ни добычи (тюленя либо моржа), ни хотя бы помойки. Себя самого я, естественно, не считал объектом звериных интересов.

В начале августа на Барьере разыгрался сильный ветер. Снег уже полностью растаял, и ни поземки, ни тем более пурги, не было. Зато трудно стало удерживаться на ногах, они скользили, ветер норовил скатить меня вниз по леднику. В то утро я вышел на самый ранний срок, едва разлепив заспанные глаза. Обвязываться веревкой не стал — все трещины были обнажены, и никакого предательства не сулили. Я поднялся по лесенке к метеобудке, снял показания приборов и стал пятясь слезать, медленно разворачиваясь всем корпусом. И в тот миг, что я оперся ногами о твердый лед, увидел прямо перед собой, метрах в двух-трех, небольшого (мне-то в тот момент он показался не меньше мамонта!) белого медведя. Он плавно поднимался на задние лапы и столь же грациозно опускался на передние.

«Белый медведь — самый крупный наземный хищник планеты, самый сильный и коварный. Подобно всем остальным зверям, б.м. никогда не нападает на человека первым. В СССР охота на б.м. категорически запрещена, животное занесено в Красную книгу». Примерно так пишут о «б.м.» энциклопедии и справочники, и все справедливо, за одним только малым уточнением: ученые-зоологи абсолютно уверены в том, что хищники не нападают на человека, а вот сами звери, к несчастью, не догадываются о собственных повадках и нападают, да еще как агрессивно, как беспощадно!

Есть среди таких «нетипичных» людоеды, есть пострадавшие от рук охотников, подраненные, озлобившиеся. Есть оголодавшие, есть любопытствующие, желающие поиграть с двуногим существом, но нечаянно задев его лапой и почуяв запах крови, раздирают жертву на куски острыми и твердыми, как сталь, когтями. В Арктике и в былые времена, и в наши дни не раз случались и случаются трагедии, абсолютно не спровоцированные самим человеком, и скорбная эта статистика куда как внушительна.

В те годы, чуть ли не в 1956 или немного раньше, вышел декрет Совета министров РСФСР об охране медведя, о полном запрещении охоты на него (исключение делалось для местного населения, и то ограниченное). При нападении медведя на человека, приведшем к вынужденному убийству зверя, требовалось составление акта. Такой акт должен был быть подписан несколькими свидетелями и скреплен печатью полярной станции, экспедиции, поссовета и прочих авторитетных органов на Крайнем Севере.

Строго говоря, ТОТ медведь на меня вовсе не нападал, он лишь вставал на дыбы. Очевидно, мне нужно было спокойно пройти пятнадцать-двадцать шагов, отделяющих меня от домика, войти в него и продолжить свои обычные занятия. Или, если я сразу решил стрелять, позаботиться о том, чтобы одновременно был составлен акт о нападении белого зверя на белого человека — вот только ближайшие свидетели находились в дюжине километров от меня!

Медведь определенно не хотел нападать на меня, захотел бы — сделал бы это, не дожидаясь, когда я повернусь к нему лицом. Он лишь пританцовывал на лапах, с явным любопытством разглядывая меня. А я, громко вскрикнув от неожиданности и мгновенно пронизавшего все мое существо страха, застыл, будто загипнотизированный. Первая мысль, внятно посетившая меня, была: не поддаться напору ветра, не дать ему подкатить меня прямо под звериные когти. Лечь на лед и прикинуться мертвым, как советуют составители сборников народных сказок, почему-то в голову не пришло!

Остальное я проделал полусознательно. Скользя и падая, я в несколько судорожных прыжков преодолел расстояние до домика, к ближайшей стенке которого был прислонен снятый с предохранителя карабин с патроном в стволе. Я держал оружие наготове и днем и ночью, хотя, безусловно, до того момента не верил в реальность его применения. Трясущимися руками схватил карабин и решился взглянуть на медведя — он, по-прежнему приплясывая, опять был возле меня. Значит, шел параллельным курсом! Целиться не пришлось, слишком близко он находился, и едва зверь опустился на все четыре лапы, я выстрелил ему в голову.