Григорий Щедрин - На борту С-56

Над морем снежный заряд. Сквозь хлопья снега с трудом различаю расплывчатый серый силуэт. Как будто лодка…

Даю посмотреть в перископ командиру отделения рулевых.

— Что за корабль, по-вашему, Игнатьев?

— Лодка, товарищ командир, похожа на "Эску", но, скорее всего, немецкая.

— Почему вы так думаете?

— Рубка расположена ближе к носу, чем у "Щук" и "Ленинцев".

Мы сблизились с целью, и теперь отчетливо видно, что это лодка. Почти уверен — немецкая. Почти, но не совсем. Легко и ошибиться. Лодки одна на другую похожи…

— Полный ход!

Решаю максимально сблизиться и рассмотреть как следует.

Снег валит гуще. Сблизились на короткую дистанцию, и все-таки у меня нет полной уверенности, что лодка не наша.

— Старпом, посмотрите в перископ, чья лодка?

— Немецкая… Впрочем, утверждать не могу… В том-то и дело… Чтобы атаковать, нужно быть абсолютно уверенным.

Смотрю на отсчет. До залпа остается несколько градусов.

— Носовые — товсь!

Может, в последний момент удастся окончательно разобраться. Лодка совсем рядом — два кабельтова. Четко виден белый бурун по носу и корме цели. Вот уж поистине промах был бы невозможен.

На миг как будто различаю флаг на мостике: фашистский!.. Трудно удержаться, чтобы не крикнуть:

"Пли!". Но, может быть, это только показалось? Ветер дует в борт лодке, полотнище на флагштоке отклонилось и снова стало невидимым. Снег помешал окончательно убедиться, что перед нами враг. В море в смежных районах действует много товарищей. Не совершить бы роковой ошибки… Стрелять так и не решился. Цель проходит угол упреждения.

Продолжаю движение, и через две минуты мы пересекаем курс лодки за ее кормой. Теперь флаг ясно виден:

Гитлеровский! Но стрелять уже поздно…

Легко понять наше настроение. За прошлый и этот поход упускаем четвертую возможность потопить фашистскую подводную лодку. И все-таки отлично понимаем, что поступили правильно. Как бы мы себя чувствовали, совершив другую ошибку потопив товарищей?

…Военное счастье нам еще ни разу не изменяло. Во всех походах мы в конце концов находили и топили противника. Так было и на этот раз. Правда, немного по-иному, чем обычно.

К вечеру того дня, когда нас крепко бомбили, а немецкой лодке удалось благополучно уйти, мы возвратились к берегу противника. С тех пор отсюда больше не уходим. В светлое время и в сумерки мы не одиноки. Рядом несет службу шустрый противолодочный катерок. Он рыщет по району, иногда сбрасывает одну — две бомбы. Остановится, послушает, побегает — и снова бомбу за борт. В общем, катеришко довольно безобидный, ведет себя по отношению к нам, можно сказать, лояльно. А гитлеровцы, надеясь на этот противолодочный дозор, других кораблей сюда пока не посылают. Плаваем в довольно спокойных условиях.

Акустики изучили шумы "соседа" в совершенстве, ни с кем его не путают, называют "нашей охраной". На ночь катер уходит, а мы всплываем для ночного поиска. Так продолжается несколько суток. Кое-кто на лодке начинает опасаться, как бы нас не отозвали в базу раньше, чем появится вражеский конвой.

Но опасения оказались преждевременными, противника мы встретили.

На рассвете готовимся к погружению. На мостике остались сигнальщик Легченков, штурман и я. Второй сигнальщик уже спустился вниз. С уходом под воду медлим только потому, что идет снежный заряд. Перед погружением хочется увидеть берег и убедиться в точности своего места. Сумерки длятся долго, лодка несколько часов будет "слепой", и начать счисление нужно с обсервованной точки.

Выходим из снежного заряда. И вдруг оказывается, что мы в середине вражеского конвоя!

С правого борта контркурсом идут два транспорта, за ними несколько кораблей охранения. Слева вижу миноносец и два сторожевика. Слишком светло, чтобы атаковать над водой. Просто не верится, что противник нас не видит.

Производим срочное погружение. Иванов, прыгая в люк, не удержался, чтобы не дать совет о способе атаки:

— По акустике, товарищ командир! По акустике! Выбора у меня нет. Единственная возможность атаковать противника в сложившихся условиях — кормой. Носом, к сожалению, не успеваем.

Круглов поймал цель и "вцепился" в нее. Лежим на боевом курсе. Ход малый. Пускать какие-либо механизмы запрещаю. Любой шум может помешать акустикам взять точный пеленг на транспорт, и тогда торпеды пройдут мимо…

— Товарищ командир! Разрешите пустить помпу из уравнительной за борт. Лодка тяжела и тонет!

Мне понятно беспокойство механика. Но разрешить не могу. До залпа остается минута, а шум помпы наверняка собьет прицеливание.

Атакуем. Ждать взрыва пришлось немногим больше полминуты. И вслед за этим — радостный доклад из акустической рубки:

— Шум винтов первого транспорта прекратился! Из аппаратов вышла только одна торпеда. Для второй глубина погружения оказалась слишком большой, и силы сжатого воздуха хватило только на то, чтобы стронуть ее с места, откинуть курковой зацеп и запустить машину. Вой винтов торпеды в трубе аппарата слышен по всей лодке.

Мичман Павлов пытается вытолкнуть воющую торпеду повторной подачей воздуха. Делает это совершенно напрасно. Выдавить из аппарата удалось только воду. Торпеда не вышла, а дифферентовка нарушилась Лодка "клюнула" носом. Дифферент 10, 15, 20 градусов! А затем его уже вообще трудно определить. Во всяком случае, не меньше, чем у лестницы на эскалаторе московского метрополитена. Пузырек дифферентометра пришел в самое верхнее положение, показать больше ничего не может — прибор явно не рассчитан на такое "пикирование".

Люди буквально висят на переборках, держась за что только можно. Стучат срывающиеся с креплений ящики, звенит инструмент, гремит бьющаяся посуда Все устремляется в нос. Глубина погружения стремительно и неудержимо растет. Проскочили уже рабочую, затем предельную, а стрелка глубомера все еще бежит вправо.

Сейчас затрещит. Колоссальным давлением воды прочный корпус лодки раздавит, как яичную скорлупу. В голове мелькнуло: "Вот так и погибают подводники". Но за жизнь нужно бороться до конца! Давно уже поданы команды:

— Дать пузырь в нос! Оба электромотора — полный назад!

И передать и исполнить эти команды сейчас нелегко. К машинному телеграфу не дотянуться. Механик пытается кричать в переговорную трубу, но ему никто не отвечает. Видимо, в шестом отсеке люди у переговорных не удержались.

Рыбаков повис на станции погружения. Он, как воздушный гимнаст, одной рукой держится, чтобы не упасть, во второй зажал воздушный ключ и открывает им нужные клапаны. С большим трудом это удается ему сделать. Упругие струи сжатого воздуха ворвались наконец в носовые цистерны, расширились, выталкивая воду. Лодка облегчилась и выровнялась. На несколько секунд наступило равновесие, а затем началось всплытие. Теперь зевать нельзя. Может выбросить.