Владимир Лапин - Цицианов

Ослабление внешней угрозы резко изменило позицию Персии, которая отказалась ратифицировать договор 1723 года. В это время главными действующими лицами на Кавказе оставались Россия и Турция, и результаты Персидского похода оказались закреплены в договоре 1724 года между этими странами. Фактически обе империи поделили между собой Закавказье: за Россией осталось южное и западное побережья Каспийского моря шириной от 50 до 120 километров, а вся остальная территория к западу от этой полосы признавалась сферой турецких интересов. Таким образом, владение прибрежными районами Дагестана и Азербайджана было куплено Россией ценой временного отказа от притязаний на роль защитника христиан Закавказья.

В оценках грузинских историков звучит горький упрек: «В Персидском походе Петра Великого Вахтангу и грузинам пришлось сыграть роль вспомогательного орудия русской политики, брошенного на произвол судьбы, лишь только в нем миновала надобность»[198]. Но такой вывод слишком категоричен. Существующие источники не дают ясной картины взаимодействия двух христианских монархов, но общие контуры таковы: оба действовали нерешительно, оба ждали, что другой примет на себя основную тяжесть войны, оба просчитались[199].

Поход 1722—1723 годов имел важные последствия. Во-первых, продвижение на Кавказ стало «завещанием Петра», и уже одно это являлось для российских властей достаточным резоном для проявления активности в регионе. Во-вторых, на глазах местных жителей и правителей русские пришли и ушли. А это значит — могут уйти и еще раз.

Турция, чрезвычайно обеспокоенная усилением позиций России на Кавказе и попытками грузин и армян восстановить свою независимость, двинула в Грузию свои войска. Турки разбили армию царя Вахтанга VI и разорили Тифлис. Правителю Грузии пришлось уехать в Россию. Екатерина I и ее окружение «унаследовали» идею Петра Великого заселить южные приграничные уезды христианами, выходцами из турецких владений. Были предложения сделать крепость Святого Креста в устье Терека резиденцией Вахтанга VI. Предполагалось, что вокруг царя-эмигранта соберутся силы, достаточные для того, чтобы впоследствии привести к покорности жителей Дагестана и Азербайджана. Но грузинского царя отнюдь не радовала перспектива поселения в нездоровой местности с неопределенным статусом, в опасной близости от персидской границы, в окружении враждебных северокавказских владетелей. Его переговоры с Екатериной I иначе как трудными не назовешь. Верховный тайный совет настойчиво требовал от Вахтанга, чтобы он агитировал армян и грузин бороться с персами и турками, не обещая при этом реальной военной помощи и ограничиваясь уверениями, что, по сведениям из дипломатических источников, Стамбул и Тегеран не в состоянии совершить вторжение в Закавказье[200].

При следующей императрице, Анне Иоанновне, позиция правительства в «грузинском вопросе» не изменилась. Удручающее впечатление на всех сторонников России произвело возвращение Прикаспийских провинций Персии в 1735 году. В самом Петербурге эйфория по поводу приобретения «богатой землицы» улетучилась под воздействием огромных жертв, людских и финансовых. За 12 лет пребывания в Закавказье (1722—1735) русская армия потеряла около 200 тысяч человек, причем в основном это были санитарные потери[201]. Все доходы от «персидских провинций» покрывали не более 25 процентов текущих расходов на них[202]. О компенсации за дорогостоящие военные операции вообще не было речи. Такой высокой ценой купленная покорность местных владетелей также оказалась условной. В 1723 году правитель провинции Сальяны наиб Гуссейн-бек первым принял присягу верности, но вскоре изменил ей. Дело приняло следующий оборот: «Наиб с Зембулатовым (командиром батальона. — В. Л.) обходился сперва весьма учтиво, ходил к нему часто в гости и приглашал его к себе. Когда он думал, что довольно возбудил к себе уверение, то позвал он Зембулатова со всеми его офицерами к себе на обед. Зембулатов, не опасаясь никакого коварства, пошел к нему с офицерами, не взявши с собой солдат для прикрытия… Из офицеров остался в лагере один больной прапорщик. Когда Зембулатов с офицерами за столом развеселился, то наиб дал знак войти немалому числу сильнейших своих людей с обнаженными саблями и кинжалами, которые, напав на офицеров, всех до одного умертвили бесчеловечно многими ранами; да и унтер-офицеры, денщики, гребцы, словом, все на одной стороне реки бывшие, равное несчастье потерпели. Убийцы гнались за некоторыми до шлюпок и там жалостно смерти их предавали. Сие видя, оставшиеся в лагере солдаты, опасаясь равномерного неприятельского нападения, которому без предводительства офицеров противиться не надеялись, признали за лучшее, чтоб с больным прапорщиком возвратиться на судах, на которых пришли, чрез море в Баку»[203]. Шамхал Тарковский, оказывавший столько знаков преданности Петру I во время пребывания того в Дагестане, счел большой для себя обидой основание крепости Святого Креста и весной 1725 года внезапно напал на нее. Ответом стала карательная экспедиция под командой генерал-майора Г.С. Кропотова. М.В. Ломоносов в оде «На день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны» писал:

Сидит и ноги простираетНа степь, где хинов отделяетПространная стена от нас,Веселый взор свой обращаетИ вкруг довольства исчисляет,Возлегши локтем на Кавказ[204].

Что хотел сказать последней строкой самый известный отечественный ученый — остается загадкой, но то, что нога этой русской правительницы не ступала на пространстве между Черным и Каспийским морями, — чистая правда. Центром внешнеполитической доктрины Елизаветы Петровны являлось «сдерживание» Пруссии, пусть даже ценой ослабления внимания к таким традиционным направлениям, как польское и турецкое. В марте 1754 года императрица утвердила доклад канцлера Бестужева-Рюмина, в котором говорилось: «…интересы здешней империи (России. —В.Л.) того требуют, что самым делом в защищение грузинцев и в сопряженные с тем персидские дела отнюдь не вступать и не мешаться сколь долго турецкий двор в таком же молчании об оных пребудет. И понеже всякий повод к подозрению отнимать надобно, которое турки возыметь могли бы в том, что российский императорский двор с грузинскими царями сношение имеет и в тамошние дела вступается. Того ради не надлежит на прошения их… что-либо письменно ответствовать, ибо такая письменная пересылка у них грузинцев не токмо скрытна быть не может, но тем они еще и похваляться станут»[205]. В 1760 году правительство делало все возможное, чтобы отговорить царя Теймураза приезжать в Россию, а когда это не удалось, то Петербург всячески демонстрировал свое дружелюбие по отношению к Стамбулу и старался смягчить впечатление от приезда грузинского правителя в Северную столицу[206].