Мирон Хергиани - Тигр скал. Мирон Хергиани

ГИВИ ЦЕРЕДИАНИ:

От нашей площадки поднимается узкий внутренний угол. Товарищи атакуют его. Кверху он расширяется, принимая форму воронки. Пройти его там будет трудно.

Воронка глазурованная: когда дневные лучи проры­вают толщу облаков и падают на стену, влажная поверхность воронки сверкает. Мы напряженно следим за ушедшими вперед. Веревка между нами все удли­няется, надежность страховки уменьшается.

Скорость падения и вес падающего с десятиметровой высоты человека возрастают в геометрической прогрессии. Удержать его на десятом метре от опорной точки веревки и хоть немного приостановить падение практи­чески невозможно, даже современные капроновые ве­ревки не всегда выдерживают такой груз. А еще не исключено, что расшатается опорный крюк либо обру­шится скальная порода.

Человеку не дано знать, где и когда он сделает свой последний шаг. Тем более не знает этого альпинист. Но первейший долг альпиниста — выполнять свою обя­занность до последнего вздоха. Остальное — дело судь­бы. Может, он рожден под счастливой звездой? И этого тоже никто наперед не знает.

— Ну-ка, сколько метров, посчитай...— окликает меня снизу Михаил.

— Десять... да, десять метров...

Сверху лишь изредка доносится стук молотка. Между нами опускается плотный туман, и стук почти не слышен.

Молчание длится. Проходит минута за минутой, про­ходит десять минут, двадцать, тридцать... Еще двадцать. Час. Ребята исчезли из поля зрения.

И вдруг снова — точно яблоки с дерева посыпа­лись — наверху застучал молоток!

Мы даже не утираем с лица дождевые капли — до того ли, когда такая радость!.. Наверное, сейчас они проходят воронку.

— Сколько метров? Посчитай, сколько метров!..— снова кричит снизу Михаил. Он и его тезка управились с упаковкой багажа, подготовились к «транспортиров­ке» и с замиранием сердца ждут сигналов сверху.

Интонация Старшего кажется нам странной. Чего он волнуется, ведь пока все в порядке, дело, слава богу, идет хорошо — ребята проходят воронку...

— Стук доносится издалека... Вероятно, они прохо­дят воронку...— кричим вниз.— Видимость плохая, но стук слышится издалека...

Как раз в это время задул восточный ветер, содрал со стены завесу тумана, и мы увидели невероятное — штурмующая связка оказалась всего лишь в каких-то нескольких метрах от нас! Они топтались на освоенной полчаса назад высоте. А мы-то воображали, что они проходят воронку! Какое разочарование! Наша радость оказалась напрасной, преждевременной. Во всем вино­ват был туман. А ведь мы не были новичками!

— Десять метров!..— крикнул я вниз.— Они опять там!

— Тьфу, черт! — чертыхается Джумбер. Я тоже чертыхаюсь — от стыда и злости.

— Необходимо помочь! Ребятам трудно!..— кричит снизу Старший.

Через несколько минут он у нас. Не вытерпел, сам пошел на помощь. Он связывается основной страхо­вочной веревкой и идет к штурмовой двойке.

— Не люблю я эти воронки... Никак к ним не под­ступишься. Попробую обойти сбоку,— сказал он нам и скрылся в новом наплыве тумана. Лишь по колеба­нию веревки понимаем, что он продвигается вперед. А ребята замерли. Видно, выбились из сил. Или по­теряли надежду преодолеть воронку и ищут другой путь?

Проходит несколько минут, которые кажутся веч­ностью.

— Все остаемся на своих местах, пока что-то выяс­нится,— доносится сверху голос Старшего.

Через несколько минут снова застучал дятел. Стук доносится слева. Значит, идут по смежной скале.

Веревка задрожала, дернулась туда-сюда, потом, словно набравшись, сил, тихонечко сдвинулась с места.

Мы выдохнули с облегчением.

Я посмотрел на Джумбера, На лице его вновь проступила едва заметная улыбка, оно как бы освети­лось радостью. Вероятно, то же было и со мной.

— Ребята, что слышно, как дела? — кричит снизу наш носильщик, оставшийся без пары, Михаил-Млад­ший.

В его голосе — нотки уныния. Несомненно, одиночество действует на него скверно. Человек в горах может преодолеть множество трудностей, но рядом он должен чувствовать плечо товарища, который делит с ним радость и беду.

— Веревка двинулась!.. Я думаю, они штурмуют...— ответил Михаилу Джумбер.

— Ты там, часом, не загрустил? — крикнул я.

— Загрустил? — отозвался он с подчеркнутым удивлением.— Я прекрасно себя чувствую, вот вы-то сами как?

— Чего ты пыжишься, можно подумать, у тебя зва­ный вечер!

— Ага, вот именно, я развлекаюсь в свое удоволь­ствие.

— Никак медом балуешься, а? Подожди, я крикну им наверх, что ты открыл фляжку с медом!..— пригро­зил изрядно проголодавшийся Джумбер.

— А вот и не угадал!.. Ну-ка вспомни, что мы с тобой уложили в кожаную сумку?

— В кожаную сумку? — задумался Джумбер.— Яблоки... яблоки «кехура», пожертвованные семейством Чартолани... Ты брось там копаться, в этой сумке, понял?

— Это почему? Меня жажда мучит, должен ведь я глотку промочить...

— Вот еще! Какое мне дело до того, что тебя жажда мучит!

— Так вот, я тебе говорю, что если у человека есть на Ушбе вода и пища, ему и не грустно и не голодно... И не холодно — у меня здесь целых шесть спальных мешков!

Да, положение наше не ахти какое блестящее: вся провизия у Михаила-Младшего, и снаряжение у него, так что с ним лучше идти на мировую, чем спорить и препираться.

— Что нам ссориться — мы ведь соседи, нас разде­ляют каких-то два этажа, и подъезд у нас один,— начинаю я мирные переговоры,— как говорится, брат для брата — в черный день, то же самое и о соседях можно сказать, верно ведь?

— Это уже другое дело! — смеется Михаил-Млад­ший и, чтобы подразнить нас, аппетитно хрустит кехурой.

— Милостивый государь, простите нас, неразумных, явите милость, помогите истощенным и голодающим! — У нас и вправду уже слюнки текли, так захотелось яблок.

В это время я почувствовал, что веревка качнулась. Потом она с силой дернулась раз, другой, словно вылов­ленная в речке форель затрепыхалась в руке, и посте­пенно заскользила.

Несомненно, ребята прошли целину и поднимаются выше.

Мне хочется кричать от радости, но я встречаю спо­койный взгляд Джумбера, и мое возбуждение спадает. К его влажному лицу прильнули клочки тумана. Я уверен, что Джумбер так же рад, как и я, но он сдержан, он владеет собой.

«Удивительно все же, как ему удается сохранять хладнокровие в такие минуты?» — подумал я. Джумбер Кахиани выглядел таким спокойным, деловым и собран­ным, каким я редко его видел. В эти минуты он был похож на Михаила, о котором говорили, что, мол, не понять, слева или справа у него бьется сердце.

«Я же знаю, что и ты рад, почему ты не кричишь? Крикни!» — обращаюсь я мысленно к Джумберу. Но то­варищ мой будто не замечает моего пристального взора, он упорно смотрит вверх. В каске пожарника он до смешного напоминает белый гриб. Лицо мокрое от дож­дя, капли стекают по щекам, по подбородку... У него характерное для альпиниста худощавое лицо, глаза, привыкшие глядеть далеко вперед, слегка прищурены. Он крепко держит веревку, на другом конце которой — ушедшие вперед товарищи. И если что-то случится и я не смогу помочь,— я уверен, что он сумеет. Если расте­ряюсь я, Джумбер не растеряется. Если мне придется туго, первым на помощь мне придет мой товарищ по связке, он разделит со мной все. Он сделает все, только бы спасти мне жизнь. И если его крюк сорвется и сам он последует за мной в бездну, я уверен, что, летя в лабиринт утёсов, он прокричит мое имя...