Маргарита де Валуа - Маргарита де Валуа. Мемуары. Избранные письма. Документы

1576

С этими словами она и ушла. Я пребывала взаперти несколько месяцев, и никто, даже самые близкие мои друзья, не осмеливались навещать меня, боясь впасть в немилость. При дворе в своем несчастье вы всегда одиноки, а в благоденствии – окружены толпой, и опала – это котел испытаний для настоящих и верных друзей. Только храбрый Грийон [379], презрев все опасности и возможную опалу, пять или шесть раз наносил мне визит, удивляя до крайности церберов, приставленных к дверям моих апартаментов. [83] Они не решались ни остановить его, ни сказать ему что-либо. Все то время, что я пребывала в Лувре, король мой муж находился в своих владениях в окружении слуг и друзей, которые указывали ему на ошибку, которую он совершил, уехав, не простившись со мной. Они говорили, что у меня достаточно рассудка, чтобы служить его интересам, и что ему следует меня вновь завоевать, поскольку от моей дружбы и присутствия при дворе можно извлечь много пользы, а когда все успокоится – забрать меня к себе. Короля Наваррского нетрудно было в этом убедить, так как он находился далеко от своей Цирцеи, мадам де Сов, чьи чары теряли свою силу на расстоянии. К нему вернулось ясное понимание, что происки наших врагов и наше с ним разобщение принесли ему вреда ничуть не меньше, чем мне. Он написал мне очень трогательное письмо, где просил меня забыть все, что случилось между нами, и заверял, что хочет доказать мне свою любовь более, чем когда бы то ни было. Он просил меня также сообщать ему о состоянии моих дел, моем положении, новостях от моего брата [герцога Алансонского], поскольку они были далеко друг от друга, объединенные, скорее, своими помыслами: мой брат находился на пути в Шампань, а король мой муж – в Гаскони. Я получила это письмо, будучи еще пленницей, и оно доставило мне значительное облегчение и принесло утешение. С этого времени я не упускала возможности часто писать ему письма, прибегая к изобретательности (дочери необходимости), хотя моим стражникам вменялось следить, чтобы я ничего не писала.

Несколько дней спустя после моего ареста мой брат узнал о моем заключении, которое весьма ожесточило его; и если бы не любовь к своему отечеству, настолько укорененная в его сердце, что он не отделял себя ни от государства, ни от его [государственных] интересов, он развязал бы безжалостную войну (а он был в состоянии это сделать, обладая к тому моменту хорошей армией), бремя которой, по вине принца, населению пришлось взять на себя. Однако, сдерживаемый этим естественным чувством и исполненный долга, он написал королеве нашей матери, что если со мной продолжат обращаться подобным образом, он будет крайне раздосадован. Королева, в опасении, что не в силах найти путь к сохранению мира и предвидя горькие последствия этой войны, представила королю, насколько опасны для него военные действия, и убедила его принять ее доводы. Король тогда умерил свой гнев, понимая, в какой ситуации он окажется, если против него выступит одновременно король мой муж, при поддержке гугенотов, которые обладали прекрасными крепостями [84] в Гаскони, Дофине, Лангедоке и Пуату, и мой брат, у которого была большая армия в Шампани, состоящая из самых храбрых и отчаянных дворян Франции. После отбытия моего брата король никого не смог заставить ни мольбами, ни приказами и угрозами сесть на лошадь и отправиться [воевать] против него. Все принцы и сеньоры Франции справедливо опасались оказаться меж двух огней. Приняв во внимание эти обстоятельства, король изъявил готовность прислушаться к доводам королевы моей матери и, желая мира не меньше, чем она, попросил ее вмешаться в это дело и найти способ его урегулировать. Она тотчас решила отправиться к моему брату, представив королю, что есть необходимость взять и меня с собой. Но король не пожелал согласиться с ней, полагая, что я принесу больше пользы, будучи заложницей. Королева так и уехала без меня, ничего мне не сказав [380]. В свою очередь мой брат, увидев, что меня с ней нет, выразил ей справедливое неудовольствие, вспомнив об обидах и дурном обращении с ним при дворе, равно как об оскорблении, которое мне нанесли, сделав пленницей, о жестокостях, совершенных в отношении Ториньи, только чтобы досадить мне. Он добавил, что не желает слышать ни о каком мире, пока мое положение не изменится и пока я не получу удовлетворение и обрету свободу.

Королева моя мать с этим ответом возвратилась к королю [381] и передала ему слова брата. Если король желает мира, ей нужно вновь отправиться на переговоры, но если она поедет [к герцогу [85] Алансонскому] одна, без меня, то визит ее будет бесполезен и даже принесет еще большее зло. Наконец, я не могу сопровождать ее, предварительно не получив удовлетворения, иначе это может причинить вред всему делу, а особенно стоит опасаться того, что после моего приезда к брату я потребую отправить меня к мужу. Поэтому нужно освободить меня из-под стражи и заставить забыть все, что со мной случилось. Король одобрил ее совет и выразил ей признательность. Вскоре она послала за мной, сказав, что сделает все, чтобы переговоры закончились миром, во благо государства; что ей известно о нашем желании с братом установить мир, столь похвальный для моего брата, равно как о том, что мы искали случай избавиться от тирании Ле Га (а также от всех других злопыхателей, оказывающих влияние на короля). Кроме того, если бы я приложила усилия к заключению доброго соглашения между королем и моим братом, то избавила бы ее от ужасного горя, которое нависло над ней смертельной опасностью, так как она не сможет пережить новость, когда один из ее сыновей одержит победу над другим. Она просила меня, чтобы я желала не скорой мести из-за оскорбления, которое мне нанесли, а только мира, [добавляя], что король опечален, и она видела, как он плачет; он готов принести мне такое удовлетворение, которым я останусь довольна. Я отвечала ей, что никогда не ставила свои собственные интересы выше интересов моих братьев и нашего государства, и ради их блага и покоя готова принести себя в жертву, поскольку больше всего желаю установления доброго мира, чему буду содействовать всеми своими силами.

В этот момент в кабинет вошел король, который постарался множеством прекрасных слов вернуть мое расположение, призывая меня к дружбе и видя, что моя манера держаться и мои слова ничем не напоминают о причиненном мне оскорблении. Я могла выражать только презрение к опасности, равно как и к мести, проводя время своего заключения за чтением, от которого получала удовольствие. И хотя этим занятием я увлеклась не столько по вине Фортуны, сколько в силу Божественного Провидения, с тех пор оно [чтение] стало для меня настоящим лекарством, облегчающим страдания, которые готовило мне будущее [382]. Читая [86] прекрасную всеобъемлющую книгу о чудесах Природы, творимых Создателем, для меня как будто открылся путь к благочестию, когда заново рождается душа, поднимаясь в своем познании до высшей ступени, на которой находится Бог, и, восторженная, наполняется счастьем от этого чудесного сияния и величия этой непостижимой сущности, совершая полный круг и думая только о том, чтобы следовать за цепью Гомера, этой приятной энциклопедией, которая, отправляясь от Бога, к Богу и возвращается, как началу и концу всего в мире [383]. И грусть, вопреки радости, уносящей от нас мысли о наших Деяниях, пробуждает саму нашу душу, которая собирает все свои силы, чтобы отбросить Зло в поиске Добра, думая снова и снова, без устали, как достичь этой благой вершины, где, конечно же, ее ожидает спокойствие. Только узнав их [грусти и радости] прекрасные проявления, можно прийти к пониманию и любви Господа [384]. Во время своего первого заточения я обрела два блага – грусть и уединение, находя удовольствие в обучении и предаваясь благочестию, поскольку у меня никогда [87] не было возможности приобщиться к этому из-за суеты и щедрот моей счастливой судьбы [385].