Королевы завоеваний - Элисон Уэйр
Генрих имел «три грубых порока»: алчность, распутность и жестокость19. Он бывал расчетливым, подозрительным, изворотливым, лживым и вероломным. Король немилосердно облагал налогами подданных и сурово карал нарушителей закона, за что его многие боялись. Однажды он безжалостно столкнул мятежника по имени Конан с высокой Руанской башни, клянясь душой своей матери Матильды, что предателям не позволено жить20. В другой раз Генрих собственноручно выколол глаза одному из своих сородичей. После того как камергер попытался убить короля, Генрих приказал ослепить и кастрировать незадачливого убийцу – по мнению некоторых, слишком мягкое наказание для того, кого следовало повесить. Однажды Генрих приказал изувечить всех чеканщиков монеты в королевстве, когда те не смогли доказать, что не подделывали монет. В годы правления Генриха людей заковывали в цепи, бросали в подземелья и обрекали на голодную смерть. Конечно, такое жестокое правосудие сдерживало рост преступности. Однако не стоит забывать, что Генрих ввел выездные судебные сессии, чтобы обеспечить повсеместное торжество закона. Именно он позднее заменил наказание в виде нанесения увечий штрафами. К концу правления Генриха саксонский хронист наградил короля прозвищем Лев справедливости.
Двор Генриха походил на «вавилонскую печь»21, так как отличавшийся ненасытным сексуальным аппетитом король «привык заводить внебрачные связи»22, пребывая в «вечном плену женских соблазнов»23. У Генриха было около двадцати пяти внебрачных детей, большинство из которых родилось до женитьбы. Вильгельм Мальмсберийский, не осуждая «погоню [короля] за юбками», простодушно уверял, что Генрих потакал своей похоти из желания иметь больше детей. Всю свою жизнь король «был свободен от нечистых желаний и поддавался искушению не для того, чтобы удовлетворить свою невоздержанность, а ради продолжения рода. Король не позволял себе случайных сношений, за исключением случаев, когда они могли принести плоды. В этом отношении он был властелином своей натуры, а не рабом похоти»24. Очевидно, Генрих действительно считал, что обилие сыновей и дочерей способно обеспечить ему политическую силу. Несомненно, дети сыграли важную роль в его жизни. Кого-то он выгодно выдал замуж, а кого-то эффективно использовал для службы. Но трудно поверить, что сластолюбие не играло никакой роли ни в многочисленных любовных похождения короля, ни в его чувствах к Эдите.
После свадьбы король принял решение не «предаваться похоти, подобно лошади или мулу, лишенным разума»25; он прекратил заводить наложниц и остепенился рядом с женой26.
3
Предмет споров
Казалось, браку Эдиты ничто не мешало. Но тут решила высказаться Кристина. Она заявила, что ее племянница носила монашеский убор и забирать ее из монастыря было бы кощунством1. Все знали, что Эдита с детства воспитывалась в монастыре и выросла в обители. Многие верили в то, что родители посвятили дочь Богу, поскольку видели ее в монашеском облачении. Поэтому, когда все прослышали, что король собирается «ввести Эдиту в свою опочивальню», это послужило «предметом споров»2. Когда стало очевидно, что Эдита сбросила монашеский убор, повсюду поползли сплетни. Это оказалось препятствием для свадьбы, которое не позволяло паре «заключить друг друга в объятия, как они того желали»3. Король понял, что с его стороны неразумно сочетаться браком с женщиной, которая, по общему разумению, являлась монахиней. Проблему следовало решить, чтобы спасти обоих и обеспечить законные наследственные права их потомству.
Генрих немедленно вспомнил об архиепископе Ансельме, которого Руфус отправил в изгнание. Он попросил прославленного Ансельма рассудить, вольна ли Эдита выйти замуж. Ансельм прибыл в Англию в октябре 1100 года и, не теряя времени, посоветовал королю не брать Эдиту в жены, поскольку ему достоверно известно, что девушка является монахиней. Генрих возразил, что обещал жениться на Эдите и даже поклялся в этом ее отцу4.
Должно быть, Генрих передал Эдите слова архиепископа. «Поскольку все ожидали от Ансельма решения по этому вопросу», Эдита проявила инициативу и сама отправилась из Уилтона в Солсбери, где смиренно обратилась к архиепископу за советом и помощью5.
Эдмер записал то, что произошло во время их встречи. Его рассказ послужил ответом на более позднюю критику Ансельма и его роли в этом деле. Архиепископ с самого начала дал понять Эдите, что питает серьезные сомнения в ее праве свободно выходить замуж. Он предупредил девушку, «что никакие мольбы не вынудят его забрать у Бога невесту и сочетать ее браком с земным мужем».
Эдита возразила, что ее отправили в Уилтон только для получения образования и что родители никогда не хотели, отдать ее в монахини. Она «категорически отрицала, что прошла обряд посвящения» и «когда-либо надевала монашеский убор по собственной воле, заявив, что при необходимости готова доказать это, представ перед судом английской церкви». Эдита поведала Ансельму, как тетя Кристина, которую архиепископ хорошо знал, пыталась заставить ее носить монашеский убор и как она бунтовала. «Таким, и только таким образом я надела убор монахини, чему свидетельствует моя совесть, – настаивала Эдита. – Это мой ответ на клевету, которую распространяют обо мне. Я взываю к вашей мудрости и прошу принять решение, которое подскажет вам святой сан»6.
Ансельм отказался выносить единоличное решение. Он «заявил, что дело следует передать на рассмотрение главам Церкви. По его приказу в назначенный день епископы, аббаты, знать и видные представители монашества собрались в Ламбете на берегу Темзы в графстве Суррей близ Лондона7. Дело вынесли на обсуждение и рассмотрели в установленном порядке. Заслуживающие доверия свидетели из разных мест подтвердили, что девушка рассказала чистую правду»8. Все клялись, что Эдита носила монашеский убор, чтобы защитить себя от нежелательных поклонников, и никогда не давала обетов9.
Для пущей уверенности Ансельм послал двух архидиаконов, Вильгельма Кентерберийского и Хамболда Солсберийского, в Уилтонское аббатство. Те заявили перед лицом собрания, что самым тщательным образом расспросили сестер и не узнали ничего, что противоречило бы рассказу Эдиты10.
Предупредив, что «вопрос надлежит решить справедливо», чтобы не лишать Бога того, что принадлежит Ему по праву, Ансельм удалился, позволив епископам без «страха или пристрастия» вынести решение. Много было сказано о том, что архиепископ Ланфранк одобрял ношение монашеского убора для защиты от насилия, из чего следовало, что это являлось обычной практикой.
