Николай Валентинов - Малознакомый Ленин

«Никогда кажется, — пишет Крупская, — не был так непримиримо настроен Владимир Ильич, как в последние месяцы 1916 и первые месяцы 1917 годов. Он был глубоко уверен в том, что надвигается революция». Крупская говорит неправду. Мысль, «что надвигается революция», ему вообще присуща с того времени, как он прочитал «Что делать?» Чернышевского. Это его idee fixe, такая же постоянная его принадлежность, как татарские черты лица. Но ведь не об этом идет речь. Речь идет о Февральской революции 1917 года, а ее-то он совсем в это время не ждал. В январе 1917 года на собрании молодежи в Цюрихском народном доме, говоря о революции 1905 года, он видел в ней пролог будущей революции, однако приближения ее не ощущал, горестно полагая, что «мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции»[66].

Ничего уверенного «старикам» не мог сказать Ленин и об европейской революции, хотя доказывал, что капитализм и буржуазия стоят у пропасти. В «Сборнике Социал-Демократа» № 1 в октябре 1916 года он писал: «Социалистическая революция может начаться в самом близком будущем… Возможно, однако, что до начала социалистической революции пройдет 5, 10 и более лет».

В масштабе истории, оперирующей веками, срок в 25 лет может почитаться прогнозом, для ориентации повседневной политики и личной жизни смутная вера, что мировая революция может прийти скоро, а возможно через 10 и более лет — никаким компасом служить не могла. Ленин потом стыдился своей слепоты и несколько раз настойчиво убеждал, что абсолютно никто не мог предусмотреть, что был так близок момент падения царской монархии. «За два месяца перед январем 1905 года и перед февралем 1917 года ни один, какой угодно опытности и знания, революционер, никакой знающий народную жизнь человек не мог предсказать, что такой случай взорвет Россию» — говорил Ленин на V Всероссийском съезде Советов в июле 1918 года[67].

Месяцем позднее, в полном противоречии с убеждением, что революцию можно сделать назначением восстания (такова была руководимая им Октябрьская революция), Ленин снова пытался реабилитировать свою слепоту. «Революцию нельзя учесть, революцию нельзя предсказать, она является сама собой. И она нарастает и должна вспыхнуть. Разве за неделю до Февральской революции кто-либо знал, что она разразится? Разве в тот момент, когда сумасшедший поп вел народ ко дворцу, кто-либо думал, что разразится революция 5-го года?»[68].

Ленин забыл, что в 1905 году, когда поп Гапон вел народ ко дворцу, он, Ленин, не только «думал», но и писал, что это начало революции и ей предстоит в ближайшем будущем разразиться во всей ее силе. Подобных дум у него не было накануне февраля 1917 года. Он искал тогда капиталиста, способного ему и жене обеспечить такую «архиважную» вещь, как заработок. Он полагал, что надолго, возможно, «на 5, 10 и более лет», обречен быть эмигрантом в каком-нибудь Цюрихе и, чтобы «не поколеть», изобретал планы получения заработка.

И так ли в действительности было тяжко материальное положение Ленина, что вынуждало его писать отчаянные письма: «жить нечем». Нужно же дать на это ответ.

Начнем с одной странной мелочи. В Берне и Цюрихе Ленин с супругой посещали театры и кино, но «ничтожность пьесы, — писала Крупская, — или фальшь игры всегда резко били по нервам Владимира Ильича. Обычно пойдем в театр и после первого действия уходим. Над нами смеялись товарищи: зря деньги переводим». Подобные налеты на театры Ленин и Крупская практиковали и раньше. В Женеве в 1908 году им было трудно «после революции вновь привыкнуть к эмигрантской жизни. Целые дни Владимир Ильич просиживал в библиотеке, но по вечерам мы не знали, куда себя приткнуть… и мы каждый день ходили то в кино, то в театр, хотя редко досиживали до конца, а уходили обычно с половины спектакля бродить куда-нибудь, чаще всего к озеру».

Такое бросание «зря» денег Ленин мог свободно себе позволить в 1908 году — ведь этот год относится к периоду его просперитэ. Но когда «жить нечем» — мыслимо ли «зря» бросать деньги? Привычек богемы, не думая о завтрашнем дне, тратить все, что есть в кармане, на какой-нибудь пустяк — у Ленина не было. Все, что угодно, только не это: он человек весьма и весьма расчетливый.

Удивляет и другое обстоятельство, назвать его мелочью уже нельзя. Мы упоминали о его правиле: летом бросать работу и ехать куда-нибудь отдыхать. В годы жалоб на безденежье, на то, что «жить нечем» — это правило не отброшено. В 1915 году чета Лениных выехала из Берна, прожила с мая по конец сентября в отеле Мариенталь у подножия горы Ротхорн, в Сбренберге, где «устроились мы очень хорошо». В 1916 году, покидая Цюрих, Ленин и его супруга провели шесть недель в доме отдыха Чудивизе «очень высоко, совсем близко к снеговым вершинам». Высокие местности выбирались потому, что «Ильич очень любил горы», а Крупская находила, что пребывание в таких местах превосходное средство против базедовой болезни, которой она страдала.

Делать заявление вроде того, что «устроились мы очень хорошо», не было в правилах Крупской. Адресуясь к советскому читателю, нужно было тщательно избегать возбуждения у него зависти или мысли, что в эмиграции Ленин жил неплохо. Сообразуясь с этим, она всегда в описаниях их летнего отдыха, сознательно вносила серые или черные тона, клала своего рода большую ложку дегтя в маленький сосуд с медом. Этот прием с большим нажимом применен и при описании их жизни в доме отдыха в Чудивизе. С усмешкой (ее вечный прием) она говорит: «Правда, это был «молочный» дом отдыха — утром давали кофе с молоком и хлеб с маслом и сыром, но без сахара, в обед — молочный суп, что-нибудь из творога и молока на третье, в 4 часа опять кофе с молоком, вечером еще что-то молочное. Первые дни мы просто взвыли от этого молочного лечения, но потом дополняли его едой малины и черники, которые росли кругом в громадном количестве. Комната наша была чиста, освещенная электричеством, безобстановочная, убирать ее надо было самим и сапоги надо было чистить самим»[69].

Мы понимаем, что Ленин и Крупская, привыкшие к мясной пище, употреблявшие мясо даже в постные дни, введенные в Швейцарии во время войны[70], — могли «взвыть» от молочного стола. Все-таки в этом доме отдыха они прожили полтора месяца и не все же в нем было плохо. Даже допустим, что, по выражению Крупской, «порядочная» публика в сей дом не приезжала, трудно подавить естественно возникающие сомнения: возможны ли выезды на летний отдых, если денег нет, — ведь такие вакации требуют дополнительной траты денег?

Колебания относительно того, нуждался или не нуждался Ленин во время войны, перестают иметь место при знакомстве со следующего рода фактами. После вооруженной демонстрации, организованной большевиками в июле 1917 года, Временное правительство, возглавленное Керенским, хотело арестовать Ленина. Вовремя предупрежденный, он скрылся недалеко от Петрограда. При твердом желании найти его было не трудно, но твердых желаний ни в какой области у Временного правительства не было. По своем приезде в Петроград из Цюриха Ленин поселился в доме № 48–49 по Широкой улице в квартире М. Т. и А. И. Елизаровых, с которыми жила и Мария Ильинична (матери Ленина уже не было в живых, она умерла в 1916 году). В этой квартире и был произведен обыск, только в одной комнате. Производившему обыск Начальнику Контрразведывательного Отделения Штаба Петроградского Военного Округа Крупская заявила, что Ленин и она в квартире родных пользуются одной комнатой. Начальник Контрразведывательного Отделения, нужно думать, был не настолько глупый, чтобы этому поверить, но, очевидно, большой законник, дальше указанной комнаты не пошел и вместе с тем любезно разрешил всем обитателям квартиры — Елизарову, его жене Анне, ее сестре Марии — присутствовать при обыске.