Морис Палеолог - Тайный брак императора: История запретной любви

— Я глубоко признателен вашему императорскому величеству.

Четверг, 24 февраля 1916 г.

Сегодня вечером у меня обедала княгиня П. Я пригласил, кроме того, моего итальянского коллегу маркиза Карлотти и еще человек двадцать, в том числе генерала Николая Врангеля, адъютанта великого князя Михаила.

Открытие Думы послужило главным сюжетом разговоров. Княгиня П. горячо одобрила присутствие царя на церемонии.

— Я не удивлю вас, что этот либеральный жест пришелся очень не по вкусу царице, которая до сих пор не может успокоиться, — заметила она.

— А Распутин?

— "Божий человек" изливается в жалобах и дурных предзнаменованиях.

Генерал Врангель, тонкий скептик, не придал особого значения манифестации царя.

— Поверьте мне, — сказал он. — Для его величества императора самодержавие всегда останется незыблемой догмой.

Суббота, 26 февраля 1916 г.

Недавнее назначение преосвященного Питирима митрополитом Петроградским сделало Распутина полным хозяином Церкви.

Так, Священный синод вынужден был капитулировать, торжественно утвердив канонизацию "раба Божьего" Иоанна Тобольского.

Друг Распутина, циничный епископ Варнава не рассчитывал на такую скорую блестящую победу. В довершение ко всему он будет возведен в сан архиепископа.

Четверг, 23 марта 1916 г.

Обед в посольстве. Я пригласил человек двадцать русских, в том числе Шебеко, бывшего посла в Вене в 1914 г., затем несколько поляков, в том числе графа Потоцкого с супругой, князя Станислава Радзивилла, графа Владислава Велепольского, наконец, несколько приезжих англичан.

После обеда я вел сепаративную беседу с Потоцким и Велепольским. Оба, намекая на сведения, полученные ими из Берлина через Швецию, сказали: Франция и Англия, может быть, победят со временем, но Россия уже проиграла войну; во всяком случае, она никогда не получит Константинополя и за счет Польши помирится с Германией. Орудием этого примирения будет Штюрмер.

Затем одна из приглашенных русских, княгиня В. — благородное сердце, живой и развитой ум, — знаком пригласила меня сесть возле нее.

— В первый раз вы видите меня совершенно обескураженной. — Она вздохнула. — Бодрость меня не покидала до последнего времени. Но с тех пор, как этот ужасный Штюрмер стоит у власти, у меня нет больше надежды…

Я утешил ее лишь наполовину для того, чтобы заставить вполне высказаться. Я настаивал, однако, на гарантии, которую представляет патриотизм Сазонова, в энергичном продолжении войны.

— Да… Но как долго останется он еще у власти? Что готовится без его ведома? Вам известно, что царица его терпеть не может, потому что он никогда не хотел склониться перед подлым негодяем, который позорит Россию. Я вам не называю его, этого бандита, я не могу произнести его имени без того, чтобы не плюнуть…

— Что вы беспокоитесь, огорчены, — это я понимаю. До известной степени я разделяю вашу тревогу. Но опускать руки — о, нет… Чем тяжелее времена, тем более должны мы проявлять твердости. А вы должны проявить твердость более, чем кто-либо, потому что пользуетесь репутацией женщины мужественной и ваше мужество поддерживает многих других.

Она с минуту молчала, как будто прислушивалась к внутреннему голосу. Затем продолжила с серьезной и грустной покорностью:

— То, что я вам сейчас скажу, покажется вам педантичным, несуразным. Тем хуже… Но я очень верю в рок, верю в него, как верили древние писатели — Софокл, Эврипид, которые были убеждены, что боги Олимпа сами подчинены судьбе.

— Me quoque fata regunt… Вы видите, что из нас двоих педант — я, потому что я цитирую вам латынь…

— Что значит ваша цитата?

— Это слова, которые поэт Овидий вкладывает в уста Юпитера и которые значат: "Я тоже подчиняюсь судьбе".

— Ну что же… Со времен Юпитера положение не изменилось. Судьба все правит миром, и само Провидение покорно року. То, что я говорю вам, не очень в духе православия, и я не повторила бы этого перед Синодом. Но меня не оставляет мысль, что рок приближает Россию к катастрофе. Я страдаю от этой мысли, как от кошмара.

— Что вы понимаете под роком?

— О! Я никогда не смогу объяснить вам этого. Я не философ. Каждый раз, когда открываю книгу по философии, я засыпаю. Но очень хорошо чувствую, что такое рок. Помогите мне выразить это.

— Ну, это сила вещей, закон необходимости, естественный порядок вселенной… Эти определения вас не удовлетворяют?

— Нет, совсем не удовлетворяют. Если бы рок был только этим, он не пугал бы меня. Потому что, в конце концов, хотя Россия и очень большая империя, но я не думаю, чтобы ее победа или поражение могли сильно интересовать естественный порядок вселенной… Посмотрите на царя. Разве он не явно предназначен судьбой погубить Россию? Не поражает ли вас его неудачливость? Можно ли накопить в одном царствовании столько разочарований, неудач, несчастий? Все, что он предпринимал — его самые здоровые идеи, самые благоразумные намерения, — все потерпело неудачу или даже обратилось против него. Логически каков должен быть его конец? А царица? Знаете ли в античной трагедии более жалкое создание? А гнусный негодяй, которого я не хочу называть? Он тоже достаточно отмечен роком… Как объясните вы, что в такой исторический момент эти три существа держат в своих руках участь обширнейшей империи? Вы не видите в этом действия фатума? Ну, будьте же откровенны!

— Вы очень красноречивы, но меня отнюдь не убеждаете. Фатум для слабых душ служит лишь предлогом, чтобы покориться… Так как я с самого начала был педантичен, то останусь таковым до конца. Снова приведу вам латинскую цитату. Есть у Лукреция изумительное определение воли: "Fatis avlesa potestas". Это можно перевести так: "Сила, вырванная у рока". Самый пессимистический из поэтов признавал, что можно бороться против рока.

После паузы княгиня В. продолжила с печальной улыбкой:

— Вы счастливы, что можете так думать. Сразу видно, что вы не русский. Я, однако, обещаю вам поразмышлять о ваших словах. Но, ради бога, мой дорогой посол, забудьте все, что я вам сказала. И никому этого не рассказывайте, потому как мне стыдно, что я так разоткровенничалась перед иностранцем.

— Перед союзником.

— Да, перед другом. Но все же — перед иностранцем… Я рассчитываю на вашу скромность. Вы сохраните про себя мои жалобы, не правда ли? А теперь присоединимся к остальным гостям.

Среда, 29 марта 1916 г.

Был у меня сегодня в посольстве бывший председатель Совета министров Коковцов, в котором я очень ценю дальновидный патриотизм и серьезный ум. Он, как всегда, очень пессимистически настроен. У меня даже возникло впечатление, что он сдерживался, чтобы не обнаружить передо мной всего своего отчаяния.