Борис Васильев - А мы служили на крейсерах

Посадили, конечно, болезного на плавмастерскую — и пошли они, солнцем средиземноморским палимы, в славный город Мензель-Бургибу, родину главы Туниса, президента Бургибы.

…В общем, событие достаточно рядовое, но как верно заметил один флотский остряк-самоучка, всякая флотская беда, как правило, с рядовых дел начинается. Ну например, решили вы просто попить пива после напряженного трудового дня…попили… И проснувшись на следующее утро с жутчайшей головной болью и общей развинченностью организма в совершенно неизвестном месте, лихорадочно пытаетесь вспомнить, что же было после пива… и трехсот водки… и шампанского… и… — в общем, что рассказывать, думаю, что подобное чувство знакомо многим.

Так вот, возвращаясь к нашим героям — в один из дней, когда желание попить пива еще не созрело, начпо нашего безжалостно выдернули из обстановки благоденствия на фоне неуклонно растущей коммунистической сознательности в народных массах бригады и поставили перед очами главного флотского политбойца.

Надо здесь отметить, что уж не знаю в силу каких обстоятельств, но главный политбоец на флоте(и в войсках) — Членом назывался. То есть были командиры, начальники, флагмана, прочая разная нужная флоту сущность — а этот — Член. И все тут. Это как бы вся суть существовавшего политинститута, сконцентрированная в названии. Ни убавить — ни прибавить.

И вот, начинает этот самый Член — как начпо наш на пороге кабинета появился — исполнять действия, заложенные в собственном своем названии. При этом, учитывая наличие весьма солидного служебного опыта, делал он свое дело весьма виртуозно, и как принято в последнее время говорить — в особо извращенных формах, граничащих — да что там — прямо показывающих на знакомство с высшими степенями посвящения в разделы извращений в этой самой области.

Процесс продолжался весьма продолжительно, и к концу его начпо наш узнал, что с занимаемой должности он снят, назначен с понижением на береговую, а также очень много нового о сексуальной ориентации и наклонностях своих ближайших и далеких родственников.

Когда Член наконец слегка обмяк, кроме изложенного выше начпо уяснил, что известный ему матрос Иванов сделал попытку измены Родине.

…Док, да еще в забугорье, в те далекие времена был явлением весьма желанным. Дело все в том, что в технологию докового ремонта этих самых забугорцев входило обязательное «выведение камбуза». То есть отключалось все на несколько дней, питание экипажа предполагалось в береговой столовой, для чего каждому члену экипажа выдавались ежесуточные пайковые — «всего-навсего» сорок американских рублей в туземной валюте, каковые, как предполагалось, каждый член экипажа и тратит на собственный прокорм.

Думаю, что всем понятно, чем питался экипаж эти десять дней, и на что он тратил валюту.

Но дело-то даже не в этом, а в том, что в эти десять дней от корабля действительно отключают все, на нем нет воды, пожарная магистраль кидается с берега, не пользуются ни умывальниками, ни гальюнами.

То есть, надо тебе справить нужду — пожалуйте в береговой гальюн.

Конечно, в целях недопущения и сохранения, моряки ходили в этот самый береговой гальюн по трое. Но ведь не всегда среди ночи наберется трое желающих…

Что и подвело всю стройную организацию.

Как уболтал Иванов среди ночи отпустить его в гальюн — не ведаю. Но пошел он совершено не в гальюн.

Пошел он — что советскому матросу забор, да еще и без колючей проволоки — прямиком в консульство немецкое…

Это ведь говорится, что города разные, а от Мензель этой самой Бургибы до Бизерты — по нашим, русским понятием — как до околицы деревенской.

Так вот. Двинул он в ФээРГэшное консульство. Пришел, стучит. Там люди вежливые — дипломаты, что возьмешь — открыли ему калитку.

Нашли толмача, тот спрашивает, мол, что привело в наши пенаты, заблудился может, болезный, еще какая помощь нужна? — А он им излагает последовательно, что мол помощь нужна в плане предоставления политического убежища. Я, мол, совершенно не согласный с политикой партии и правительства, и вот, решил… Те — опешив слегка — а мол кто ты по специальности будешь, дорогой ты наш — А - художник я, говорит. Хочу внести вклад в развитие сумеречного немецкого гения…Те совсем обалдели — но — случай не каждый раз бывает — посовещались — и - отказывают. Ты, говорят, друг, со своими художествами нам не нужен совершенно. Вы, художники — люди подозрительные, вон, мы одного художника к власти допустили в 33-м году — вся планета потом долго икала… Вот если б к примеру ты связист был. Или еще какой полезной специальности — другой разговор, а так обойдемся мы без тебя… Ступай-ка во-о-н тамочки — французское консульство. Они там всяких художников собирают.

Тому делать нечего. Пошел к французам. Та же история: он им — Монпарнас, Этуаль — а они ему — да нет. У нас таких монпарнасцев — пруд пруди, как-нибудь без вас, дорогой товарищ… Не будем мы босоту в Париже плодить…

Конечно, не без того, чтобы побаивались ребята консульские, было бы из-за такого ценного кадра отношения с СССРом портить…

Так что разговоры разговорами, а сами нашим позвонили. Мол, ходит тут один. Политического убежища просит. Заберите его, что ли, от греха подальше.

Наших долго убеждать не пришлось. Прискакали, побрали… и, как водится, давай вопросы задавать… Почему, да зачем… Почему-почему… по кочану.

Конечно, это понимать надо — в консульстве нашем тоже всякие спецы были. И советники всякие. В том числе — по разным наводящим вопросам — типа «А почему и зачем?» Может дело до иголок под ногти и не доходило — а вот яйца в дверь — и медленно кремальеру поворачивать — думаю, вполне могло, учитывая флотскую спицифику города Бизерты. Не зря там наши флот топили…

Так вот, больше всего народ, задававший художнику этому вопросы, смущало то, что нес он на все вопросы одно и то же — несмотря ни на какие ухищрения спрашивающих:

«Все в стране неправильно. Ленин мечтал не об этом. Ленин — великий сын великого чувашского народа. Я тоже чуваш — и этим горжусь безмерно. Надо делать революцию по-новой. По Ленину».

То есть текст до боли «спецам» знакомый — и спрашивающим и медицинским, что смею думать при консульстве были.

Оно конечно. И перестройка уже началась. И все такое, но послушали его, и — готово дело. Диагноз то есть. Шизофрения.

Как уж там дальше события развивались — история умалчивает. Только на пароход бойца нашего не вернули, другим путем в Союз переправили.

Больше мы про судьбу его, да в общем-то, и начпо нашего, не слышали.