Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Виктория была в экстазе; но Альберт знал, что победа была скорее его, чем лорда Джона. Именно он пожелал, чтобы место Пальмерстона занял лорд Гранвиль, юноша, которого, как он надеялся, можно будет без труда подчинить своему влиянию, и лорд Гранвиль был назначен. Все шло к тому, что принц теперь сам займется иностранной политикой. После многих лет борьбы и унижений удача, наконец, оказалась у него в руках. В семье он был обожаемым хозяином; в стране Великая Выставка принесла ему уважение и славу; и теперь он завоевал превосходство в тайных чертогах власти. Он боролся с ужасным лордом Пальмерстоном, воплощением самых злобных сил английского духа, и поверг своего грозного противника. Была ли теперь Англия у его ног? Быть может; но все же… говорят, сыновья Англии обладают одной утомительной чертой: они никогда не понимают, что их побили. Странно, но Пальмерстон определенно не утратил бодрости. Как это может быть? Неужели, в своем слепом высокомерии, он верил, что даже его позорное изгнание с должности можно отбросить в сторону?

Триумф принца оказался недолгим. Через несколько недель, благодаря влиянию Пальмерстона, правительство было повержено, и лорд Джон подал в отставку. Вскоре к власти пришла коалиция под председательством лорда Абердина, созданная Вигами и последователями Пила. И снова Пальмерстон оказался в Кабинете. Правда, он не вернулся в министерство иностранных дел; это даже к лучшему; можно было надеяться, что в министерстве внутренних дел его деятельность будет менее опасна и неприятна. Но кресло министра иностранных дел покинул и лояльный Гранвиль; принц прекрасно знал, что занявший это место лорд Кларенд он, каким бы осмотрительным и тактичным он ни был, любил действовать самостоятельно. Впрочем, эти перемены были лишь прелюдией к куда более серьезным событиям.

Все вокруг говорило о приближающейся катастрофе. Внезапно нация ощутила на себе страшную тень неизбежной войны. В течение нескольких месяцев на фоне странных дипломатических метаний и растерянного волнения политиков ситуация становилась все неопределеннее и мрачнее, а национальное терпение оказалось на грани срыва. Наконец, после долгих и угрожающих переговоров было объявлено об отставке лорда Пальмерстона. После чего сдерживаемая до сих пор ярость народа вырвалась наружу. Люди ощущали, что в эту пучину запутанных проблем их ввергли слабые растерявшиеся политики; но знание того, что в центре власти стоит сильный, смелый, целеустремленный человек, на которого можно положиться, придавало им уверенности. Теперь же они узнают, что этот человек отстранен от руля. Почему?

Повсеместно распространилась уверенность, что муж королевы предатель, что он марионетка русского двора, что, идя на поводу у России, он принудил Пальмерстона уйти из правительства и что он подчиняет иностранную политику Англии интересам ее врагов. В течение многих недель страницы газет пестрели подобными обвинениями; они повторялись на публичных митингах, обсуждались в частных беседах, они плыли над страной, становясь с каждой минутой все страшнее и невероятней. В то время как солидные газеты разразились благородным негодованием, дешевая бульварная пресса разносила по лондонским улицам те же обвинения, но переложенные в дешевые куплеты. И, наконец, начали распространяться самые невероятные слухи.

В январе 1854-го поползла молва, что принц схвачен, уличен в предательстве, что его собираются заточить в Тауэр. Болтали даже, что сама королева арестована; в результате вокруг Тауэра собралась большая толпа в надежде увидеть, как царственные злодеи будут препровождены за решетку.

Эти фантастические галлюцинации, порожденные нездоровой атмосферой надвигающейся войны, не имели под собой ни малейшего основания. Отставка Пальмерстона ни в малейшей степени не была связана с иностранной политикой, произошла абсолютно стихийно и явилась неожиданностью даже для Двора. Равно как и Альберт никогда не использовал свое влияние в российских интересах. Как и бывает зачастую в таких случаях, правительство металось между двумя противоречивыми политическими курсами — курсом невмешательства и курсом военных угроз, — каждый из которых, при последовательном подходе, позволяет успешно достигнуть мира, но, будучи смешанными, они неизбежно приводят к войне. Альберт, со свойственной ему скрупулезностью, пытался найти выход из запутанного лабиринта европейской дипломатии и, в конце концов, заблудился. Но и весь Кабинет был не в лучшем положении; и когда разразилась война, антироссийские настроения Альберта были ничуть не меньшими, чем у самых агрессивных англичан.

Но хотя выдвинутые против принца обвинения не имели под собой ни малейших оснований, в сложившейся ситуации можно было разглядеть некоторые элементы, которые если не оправдывали, то хотя бы объясняли сложившееся общественное мнение. Да, муж королевы иностранец, который воспитывался при иностранном Дворе, пропитан иностранными идеями и связан родственными узами со многими иностранными принцами. Совершенно очевидно, что тут уже ничего изменить нельзя, но и желательным такое положение не назовешь; причем неприятности были не только теоретическими; действительно, эта ситуация породила довольно серьезные последствия. Английские министры постоянно сокрушались по поводу немецкого происхождения принца; лорд Пальмерстон, лорд Кларендон, лорд Абердин — все дули в одну дудку; к тому же, в жизненно важных вопросах национальной политики приходилось постоянно сражаться с предрассудками Двора, в котором столь существенную роль играли немецкие взгляды и немецкие чувства. Что же касается Пальмерстона, он вообще не стеснялся в выражениях. В разгар своего недовольства отставкой он резко заявил, что пал жертвой иностранных интриг. В дальнейшем он несколько смягчил это обвинение, но сам факт, что подобное предположение вообще могло быть высказано на таком уровне, показывает, к сколь неприятным последствиям могло привести иностранное происхождение и воспитание Альберта.

Но это было еще не все. Положение принца в Англии подняло чрезвычайно важный конституционный вопрос. Его присутствие проливало новый свет на старую проблему — точное определение функций и власти Короны. Ведь в сущности, эти функции и власть оказались в руках Альберта, и как же он их употребил? Его взгляды на место Короны в конституции установить довольно легко, ибо они были стокмаровскими; а так уж случилось, что взгляды Стокмара на этот предмет нам хорошо известны из длинного письма, адресованного принцу в самый разгар кризиса, перед началом Крымской войны. Согласно барону, с момента принятия Закона о реформе начался закат конституционной монархии, и теперь она «постоянно находится под угрозой перерождения в чисто министерское правление». Старая порода Тори, которая «была непосредственно заинтересована в сохранении прерогатив Короны», уже вымерла; а Виги были «отчасти осознанными, отчасти неосознанными республиканцами, которые смотрели на Трон как волк на овцу». Существовало правило, согласно которому считалось неконституционным упоминать «имя и личность не несущего ответственности монарха» в парламентских дебатах по конституционным вопросам; это было «конституционной фикцией, которая, несмотря на несомненно долгое существование, чревата тяжелыми последствиями»; и барон предостерегал принца, что «если английская Корона позволит министру Вигов повсеместно следовать этому правилу, то не удивительно, если вскоре вы обнаружите, что большинство людей уверовало в то, что король, с точки зрения закона, не более чем фигурка китайского мандарина, одобрительно кивающая, или неодобрительно покачивающая головой, в зависимости от желания министра». Чтобы такого не случилось, очень важно, сказал барон, «при каждой удобной возможности отстаивать законную позицию Короны». «Это не так уж сложно, — добавил он, — и министры не должны приходить в замешательство, когда речь идет о таких безусловно лояльных персонах, как королева и принц». По его мнению, самые малые королевские прерогативы должны включать «право короля быть постоянным председателем совета министров». Монарх должен быть «фактически постоянным премьером, занимающим положение выше временного главы Кабинета, и в дисциплинарных вопросах использовать свои чрезвычайные полномочия». Монарх «может также выступать инициатором правительственных мер и участвовать в доведении их до завершения; было бы нелогичным полагать, что король, не менее способный, искушенный и патриотичный, чем лучшие из его министров, не должен использовать эти качества при подготовке к заседаниям Совета». «Разумное использование этого права, — заключил барон, — несомненно, требующее великого ума, будет не только наилучшей гарантией конституционной монархии, но и поднимет ее к невиданным доселе высотам власти, стабильности и совершенства».