Оливер Сакс - Нога как точка опоры (2012)

Как и в колледже, в доме для выздо­равливающих есть определенные ограничения. Существует определенное время приема пищи, пациенты сидят за отведенными им столами, подчиняются расписанию физиотерапев­тических и иных процедур, им назначается время приема у врача и сначала ограни­чиваются посещения и не разрешается выхо­дить за пределы территории. Потом нужно получать на это разрешение и возвращаться к определенному часу. И тем не менее, несмотря на эти почти монастырские ограничения, существовали свобода и идеализм — тоже как в монастыре. Нас поддерживала мысль о том, что наш долгий путь в конце концов приведет нас к здоровью, приведет домой; эта мысль была одновременно благочестивой и практической. Это и было главным в нашей жизни. Мы все знали болезнь, как знают ошибку или зло, мы все стремились к здоровью, восстановлению равновесия, как ищут благо или истину.

Дневной распорядок и установленные ограничения были важны. Без них мы могли бы впасть в уныние или предаться панике, ошибочно судили бы о своих возможностях или целыми днями лежали, или сильно рисковали бы, превышая свои силы. Ни один из нас еще не обладал выносливостью здо­рового человека. Мы все еще были хрупкими и нуждались в расписании и заботе. Мы не могли еще физически наслаждаться свободой здо­ровья, его беззаботным легкомыслием, изоби­лием и излишками. Таким образом, наши занятия, наши жизни должны были соразмеряться с нашими возможностями — и только постепенно приближаться к норме.

Сам я постоянно нарушал распорядок и перегружался. Я отправлялся на длинные про­гулки по парку, соблазненный просторными лужайками на склонах и великолепной легкостью пружинистого спуска по ним — только для того, чтобы обнаружить, спустив­шись вниз, к ручью, что полностью вымотался; с трудом поднявшись обратно, я чувствовал, что нога обессилела и лишилась тонуса, колено воспалялось, что укладывало меня в постель на сутки. Я испытывал чувство обманчивой легкости — и одновременно должен был при­лагать огромные усилия и преодолевать трудности в самых простых делах. Было нелегко лечь в постель или встать с нее или занять нужное положение на стуле или в туалете. Мне постоянно требовались костыли и какое-нибудь приспособление, чтобы дотя­гиваться до удаленных предметов. По утрам мне было трудно надеть левый носок. Приходилось использовать странное приспосо­бление, на которое нужно было натягивать носок, потом забрасывать вниз и с его помощью надевать носок на ногу — что походило на ловлю рыбы на спиннинг.

Мы приехали сюда ради выздоровления. Мы должны были поправиться. Однако это не просто физиологический процесс. Возможно, играет роль то, что термины «выздоровление» и «исцеление» не совсем совпадают: последний означает восстановление целостности, что предполагает не процесс, а действие — много действий.

Существует, конечно, физиологическое выздоровление — применительно, например, к тканям. Это и есть единственное значение выздоровления в том смысле, какой в него вкладывает хирург. Ткани были разъединены, ткани были соединены, его работа выполнена — а выздоровление тканей дело времени. Строго говоря, с точки зрения хирурга, как и с точки зрения «плотника», он прав, хотя дальше следует ворчливое назначение «после­операционной физиотерапии», как если бы это было чем-то чисто терапевтическим или механическим...

Механический аспект, несомненно, нали­чествует. Мышцы должны упражняться, иначе они теряют силу и тонус. Упражнения необхо­димы и благотворны — необходимы, но не достаточны. Например, ходьба, не говоря уже о более сложных моторных навыках и действиях, касается не только мускулов (даже если, как в моем случае, первично повреждены были именно мышцы). Реабилитация должна в первую очередь касаться характера действий — того, как их вызвать, когда они распались, «потерялись» или были «забыты». Без этого я, несомненно, остал­ся бы прикован к постели — в точной соответствии с тем, что говорил Гиппократ.

Однако я не мог добиться этого силой воли, одними только собственными усилиями. Исход­ный импульс должен был поступить извне. Я должен был породить Новое Действие, но инициировать роды должны были другие, сказав «Сделай это!». Они должны были дать разрешение, предписать, выступить в роли акушерки — и, конечно, поддерживать и ободрять. Дело было не в неврозе или пассивности. Каждый пациент, каким бы решительным и волевым он ни был, стал­кивается именно с этой трудностью — с тем, чтобы сделать первый шаг, научиться чему-то заново. Он не может себе этого представить — воображение отказывает, — и другие, понимая это, должны подсказать ему, как действовать. Они, так сказать, выступают посредниками между пассивностью и действием.

Именно такова высшая точка, главный момент, необходимый для выздоровления. Однако это не конец, а только начало. И если я должен был провести в доме для выздо­равливающих еще шесть недель, то потому, что требовалось овладение другими сходными действиями — ведь восстановление высших функций происходит не гладко и не авто­матически. Реабилитация в этом смысле есть повторение, второе детство, потому что, как и детство, она предполагает настойчивое науче­ние, переходы с одного уровня на другой, и это требует огромных усилий. Физиоло­гия, или по крайней мере физиология высших функций, зависит, основывается на ощущениях и действиях, и до тех пор, пока ощущения и действия не сделаются возможными — а в этом как раз и заключается главная роль терапевта, учителя, — нервная система не станет зрелой, не исцелится.

Таким образом, в доме для выздорав­ливающих, хотя я с каждым днем становился сильнее и делал все с большей легкостью, ничего нового самостоятельно я делать не мог, требовалось вмешательство другого человека. Это очень ярко проявилось, когда мне пришло время «переходить в следующий класс» — пользоваться одним костылем, а позднее и тростью.

Дом для выздоравливающих трижды в неделю посещал очень милый и понимающий молодой хирург. Однажды я его спросил, как мне дальше ходить (ему я такой вопрос мог задать, в то время как своего хирурга в больнице я не мог спросить почти ни о чем).

— Все просто, — ответил он мне. — Вы, наверное, уже и сами догадываетесь об ответе. Я сам через это прошел, когда сломал ногу, так что знаю, что к чему.

Так что когда мистер Амундсен сказал, что мне пора отказаться от одного костыля, он говорил авторитетно — опыт и понимание и есть единственный истинный авторитет. Я ему поверил, я полагался на него... Но то, что он предложил, было невозможно.

— Это невозможно, — заикаясь, пробор­мотал я. — Я себе этого не могу представить.

— А вам и не нужно представлять — достаточно сделать.