Звезды царской эстрады - Коллектив авторов
– Сейчас же, сию минуту потрудитесь покинуть зал.
Мое требование было немедленно исполнено. Прошло много лет, и я ни на один миг не жалел о моем поступке, хотя тогда же, в Константинополе, он мне дорого обошелся. Читатель увидит, как и почему наше предприятие в особняке щедрого паши прекратилось самым неожиданным образом. Наш благодетель скоропостижно скончался где-то на благодатной французской Ривьере. Наследники паши, а таковых оказалось несколько, совсем не склонны были продолжать его меценатскую затею и с восточной деликатностью, но вполне твердо просили очистить особняк. Я попытался было заикнуться, что теперь мы настолько уже окрепли, что можем оплачивать помещение, но и это не имело никакого успеха. Пришлось эвакуироваться в ударном порядке, как говорят большевики, и устремить свои взоры на поиски чего-нибудь нового.
Увы, это было не так легко. Все лучшие места были уже разобраны, расхватаны, никуда не приткнешься, и надо было превратиться в ресторанного Колумба, дабы открыть что-нибудь совсем неведомое, а затем это неведомое приспособить в надлежащем смысле.
За городом, вернее, почти за городом, ибо это уже окраина, пересекаемая длинною улицею Шишли, процветал негр Томас со своею «Стеллою». Этот уголок привлекал кутящую публику и делал хорошие дела.
Кстати, Иза Кремер, уйдя от меня, начала выступать у Томаса. Невдалеке от «Стеллы», поближе к центру, имелся маленький полусад, полупустырь, прозябавший самым жалким, самым бесславным образом. И вот его-то я с Настей Поляковой взяли в аренду. Закипела работа.
Ближайшими моими помощниками были многоопытный в этом деле и вообще на все руки талантливый Александр Семенович Полонский и художник Непокойчицкий. В результате из поганого пустыря мы сделали петербургский летний «Буфф» в миниатюре. Выросли легкие, изящные павильоны, киоски, дорожки были усыпаны каким-то необыкновенным гравием.
Весь сад так ослепительно был залит электричеством, что над ним стояло багровое зарево, видимое издалека. У подъезда – шесть дуговых фонарей, в буквальном смысле слова небо пылало заревом. Потускнела томасовская «Стелла». Вся трагедия была в том, что публика, направляющаяся в «Стеллу», недоезжая, заворачивала к нам, в «Стрельну», и у нас уже бросала якорь.
На амплуа гарсонов у нас были светские и титулованные русские дамы; не потому, что мы к этому стремились, а так выходило случайно.
Мы процветали, больше чем процветали – блаженствовали. Даже некоторые хозяйственные недочеты и упущения не могли особенно поколебать наших доходов. А недочеты сводились главным образом к тому, что заведование баром не находилось на должной высоте. В заведующие я взял Мейендорфа, высокого мужчину с довольно резким и носатым профилем, а в помощники к нему приставил моего многолетнего друга и аккомпаниатора – Сашу Макарова, ныне покойного, Царство ему небесное! Но вот уже не знаю, кто кого научил – Саша Макаров Мейендорфа или Мейендорф Сашу Макарова, но только они решили, что гораздо выгоднее, по крайней мере для них, торговать своими напитками и деньги класть в свой карман, а мое вино стояло нетронутым. Но, повторяю, даже эти комбинации не могли свалить нас, свалило нас другое.
Оккупационная жандармерия и полиция установила предельный час для торговли в ночных ресторанах, варьете и барах. За нарушение этого правила налагали взыскания и кары. Это в теории, на практике же если и не всегда, то довольно часто можно было найти обходную лазейку. У нас, хотя обходных лазеек и не было, но, полагаясь на наше отечественное авось, мы не особенно строго соблюдали предельный час… И сплошь да рядом он затягивался до белого дня.
И вот на нас последовал донос. Мне передавали, будто это произошло не без участия Изы Кремер, которая в это время выступала у нашего конкурента – в ресторане Томаса «Стелла». Если это так, то весьма возможно, это была личная месть мне за скандал во время исполнения гимна.
В итоге нас закрыли на восемь дней – это было равносильно полному разгрому. Превосходно вертевшееся колесо остановилось, замерло. Все те веселящиеся компании, которые направлялись к нам, увидев, что у нас глухо и пусто, по инерции попадали в гостеприимные объятия «Стеллы».
Правда, нас любили, нам сочувствовали, но от этого нам не было легче.
Стараясь сохранить лицо, мы объясняли гостям, что у нас ремонт, что мы готовим нечто изумительное – весь Константинополь ахнет, но и эта невинная ложь практически ничего не давала. Хотя не совсем ложь. Мы действительно готовили нечто изумительное, и вправду ахнул весь Константинополь, но даже и это не могло покрыть наших убытков.
Мы долго и тщательно готовились к постановке «Прекрасной Елены» с новыми, чисто рейнгардовскими трюками. Елену-Пионтковскую выносили в паланкине чернокожие рабы, и это не были статисты, вымазанные сажею, а настоящие колоссального роста негры и нубийцы. Агамемнон выезжал на ослике, а Менелая-Полонского вносил на сцену турецкий грузчик-«хамал». Если прибавить к этому два оркестра музыки, кордебалет и хор, оригинальную постановку, действие в публике, при эффектном освещении прожекторов, красочность костюмов, то будет понятен ошеломляющий успех «Прекрасной Елены». Это был наш последний луч солнца, погасший в густых, зловещих тучах, скопившихся над нашими головами.
Нашей тяжелой, надгробной плитою оказался прозаический подоходный налог. Турецкие чиновники, ведающие налогами, пользовавшиеся ежедневным нашим широким гостеприимством, все время уверяли нас, что подоходный налог – лишь буква закона, не более, и что нам платить в турецкую казну ничего не придется – они, чиновники, позаботятся об этом. Мы легкомысленно верили им.
И вот в одно скверное утро я получил повестку с требованием в кратчайший срок уплатить подоходный налог в размере 5000 турецких лир! За неплатеж – изволь садиться в тюрьму! Чудесный народ турки, но ужасны их тюрьмы. Перспектива очутиться в одном из этих клоповников не прельщала меня нисколько, а внести 5000 лир было для меня такой же физической невозможностью, как, скажем, проглотить великолепную мечеть Айя-София.
Надо было выбирать что-то среднее между этими двумя крайностями. Я решил стремительно покинуть берега Босфора, дабы ускользнуть от ничуть не заслуженной мною тюрьмы. А то, что турецкая казна не получит подоходного налога с меня, русского беженца и греческого подданного, – право же, в этом грех небольшой для меня и еще меньший для казны. Да, кстати, мое греческое подданство усугубило бы мои тюремные страдания, ибо, как известно, турки особенной нежности к грекам не питали и не питают.
Итак, жребий брошен!
В полдень я еще завтракал у Токатлиана в обществе моих друзей и знакомых, а в час дня был уже на борту итальянского парохода «Клеопатра» и был забронирован экстерриториальностью. Мои
