Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Только вот, писал он Люсе, «никак, лапа, не посещает меня муза, — никак ничего не мшу родить, кроме разве всяких двустиший и трехстиший. Я ее — музу — всячески приманиваю и соблазняю: сплю раздетый, занимаюсь гимнастикой и читаю пищу для ума, но… увы — она мне с Окуджавой изменила. Ничего… это не страшно, все еще впереди. Достаточно того, что вся группа, независимо от возраста, вероисповедания и национальности, — распевает «Сивку-бурку», «Большой Каретный» и целую серию песен о «шалавах». А Севка Абдулов получил письмо от геологов из Сибири: они просят тексты песен и говорят, что геологи в радиусе 500 км от них будут их распевать. Так что все в порядке, и скоро меня посадят как политического хулигана…»

…В один из дней в разгар съемок помощник режиссера примчался с телеграммой: «У Высоцкого сын родился!» И «бригадир Маркин» помчался на машине догонять убегающий поезд.

Нина Максимовна рассказывала: «Все мы — бабушки и дедушки — стояли под окнами родильного дома в Покровском-Стрешнево. Люда выглядывала из окошка четвертого этажа, а Володя, достав из чемодана синее кожаное пальто, размахивал им в воздухе. Своим громким голосом кричал: «Это тебе подарок… за сына!»

— …Старик, ты уже стал знаменит, как… Лебедев-Кумач. Или Михаил Исаковский. Поздравляю…

— ?

— Твои песни уже в спектаклях поют.

— Правда? И где же?

— Ну, пока не во МХАТе, но все же… Есть такой театр драмы и комедии.

— Это который на Таганке?

— Ну да. У них там главным был Плотников. А сейчас туда назначили Юрия Любимова, слышал?

— Конечно. Даже видел его студенческий спектакль по Брехту. С Люсей ходили…

— Там сейчас происходят интересные вещи. Любимов привел в театр своих выпускников из Щукинского, набирает молодых актеров, сменил репертуар. Из старых спектаклей оставил «Микрорайон». Вот там и поют твою «В тот вечер я не пил, не пел…».

— Шутишь?

— Какие уж тут могут быть шутки? Сходи, послушай…

«Приподнимем занавес за краешек…»

…и обнаружим сцену Театра драмы и комедии на Таганке.

Именно он и стал судьбой Владимира Семеновича Высоцкого.

В начале этого повествования была подвергнута сомнению категоричность формулировки Натальи Крымовой: «Высоцкий — поэт, рожденный театром». В союзники беру выдающегося художника, одного из столпов «Таганки» Давида Боровского, который говорил так: «Театр сформировал Высоцкого? Нет, это процесс взаимный, разорвать нельзя. И трудно сказать, кто кому больше дал».

«Первый спектакль, который я посмотрел, был «Добрый человек из Сезуана», — неоднократно вспоминал Владимир Высоцкий. — Я тогда был просто поражен…»

Что поразило Высоцкого? Необычная для советского театра драматургия? Безусловно. Нарочная условность, образность сценографии? Конечно. Игра актеров, их открытая, яростная искренность? Да. Но главное — он «увидел, что песни, которые поются в этом спектакле, близко лежат к тому, что я тогда делал…». И понял — это тот театр, который он так долго и мучительно искал.

Сбежав со съемок в Москву, чтобы в окошко роддома увидеть Люсю, он все же успел наспех переговорить и с Юрием Любимовым. Уже из Прибалтики сообщил домой: «Лапа!.. Там все в порядке, закончу здесь — и туда».

Однако до «порядка» было далеко. Закончились «рижские каникулы», Владимир вернулся в Москву, а «Таганка» все держала паузу.

Вечная хлопотунья (еще с институтской скамьи) Таисия Додина рассказывала: «О Володе я разговаривала… с Николаем Лукьяновичем Дупаком — директором театра. Пришла к нему и очень просила принять Володю как чрезвычайно талантливого человека. Я говорила, что у Володи так трудно сложилось в жизни, что он оказался не у дел ни в одном театре, ни в другом. Но поверьте моему слову — он талантливый человек. Он — музыкальный и владеет гитарой, что у нас в театре немаловажно… Дупак сказал Любимову…»

«Все ребята — Артур Макаров, Кочарян — просили помочь устроить его в театр или на телевидение, — вспоминал режиссер Анхель Гутьеррес. — С Любимовым мы встречались… И вот я подумал, что самое лучшее, что может быть для Володи, — это новый театр. Я знал, что Юра полюбит Высоцкого, он понравится сразу не только как актер, но и как комплексный такой современный художник — поющий, хорошо двигающийся. И я ему предложил: «Юра, у нас есть один актер интересный, возьми его». — «А где он, что он закончил?» — «Студию МХАТа». — «А ты его видел?» — «Видел». — «Хороший?» — «Очень хороший!» — «Высокий?» — «Нет». — «Ну а где он сейчас?» — «Из Пушкинского выгнали…» — «A-а, это плохо, нет». — «Ты послушай его: он поет, песни сочиняет». — «Да?! Приведи». И я его привел…»

А Владимир Высоцкий говорил: «Порекомендовал меня туда Слава Любшин». Любшин, работавший тогда на Таганке, не отрицал:

— Володя, хочешь, я скажу о тебе Любимову?

— Скажи.

И я рассказал Юрию Петровичу. Он говорит: «Приведи его…».

Какая, в сущности, разница, кто первый назвал фамилию «Высоцкий» Любимову — Додина, Любшин или Гурьеррес? Никакой. Каждый сказал пару слов, а получился дружный хор. Главное, что все срослось, и Высоцкий обрел свой дом.

В отличие от «Современника» на таганских показах царили вольные нравы. Сидел Юрий Петрович, директор, актеры входили-выходили…

«Его кто-то привел, думаю, что наши дамы, — припоминал Любимов. — Вошел. Кепарь, серенький пиджачишко из букле. Сигареточку, конечно, погасил. Прочитал что-то маловразумительное, бравадное, раннего Маяковского, кажется, что-то довольно стандартное. Я говорю: «А гитарка чего так скромно стоит? Кореша, значит, вам уже сообщили, что шеф любит, когда играют на гитаре?» — «Нет, я хотел бы спеть, если вы не возражаете».

И вот он пел мне сорок пять минут. Через двадцать минут я спросил: «А что за тексты, скажите, пожалуйста?» Он так скромно говорит: «Тексты мои»… Я тогда был поражен.

Спрашиваю: «А где же вы выступаете?» — «Больше так, для друзей, в компаниях пою». Я ему сразу сказал: «Приходите работать». Мне тут же: «Зачем берете? Он сильно пьющий. Намучаетесь». А я говорю: «Какая мне разница: одним алкашом больше, одним меньше. Этот хоть проспится, так умный. С ним интересно дело иметь…»

Но директору театра хотелось все-таки оставить последнее слово за собой. Он пытался уточнять: «Любимов жестко высказался: «Парень талантливый, но нам незачем брать еще одного алкаша — у нас своих хватает!» Я возразил: «Юрий Петрович, давайте попробуем, возьмем его на договор на три месяца. Что мы теряем?» Так что изначально, так уж выходит, он обязан своей театральной судьбой Додиной, во вторую очередь мне, и уж затем Любимову….»