Владимир Набоков - Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона

Вера (она тоже принимает экзамен) шлет вместе со мной Елене и тебе самый нежный привет.

В.

Осточертело преподавание — попусту трачу слишком много времени.

13 декабря 1956

Дорогой Кролик,

только сейчас благодарю тебя за твою книгу{182} — хотелось сначала ее прочесть, но все время что-то отвлекало. Теперь мы оба ее прочли и хотим выразить сердечную благодарность за твою прелестную дарственную надпись.

В книге есть очаровательные, первоклассные вещи, например, про твоего отца и первый из двух очерков про евреев, но вот твоя концепция русской истории, меня, как всегда, не может не расстраивать. Она неверна от начала до конца, ибо основывается на приевшейся большевистской пропаганде, которую ты впитал в юности. Не могу взять в толк, как это у тебя, тонкого ценителя русских писателей XIX века, обширные литературные познания сочетаются с полнейшим незнанием obshchestvennogo dvizhenia, которое началось еще при Александре I, давало о себе знать (несмотря на абсолютизм) на протяжении всего столетия и с пропагандистскими целями намеренно принижалось ленинцами и троцкистами.

Мне также кажется, что некоторые твои зоологические и биологические воззрения научно не обоснованы.

Мы всегда были откровенны друг с другом, и я знаю, что от моей критики руки у тебя не опустятся.

Чудесный Джейсон Эпстайн прилетел сюда на ланч с англичанкой из «Хайнемана». Я всегда буду тебе ужасно признателен за то, что ты связал меня с «Даблдеем».

Мы с Верой беспокоимся, как прошла операция у малютки Элен. Она уже поправилась? Вы возвратились в Уэллфлит?

Привет Елене и тебе, желаем вам всем прекрасного Рождества.

В.

1957

21 января 1957

Дорогой Кролик,

да, и монархисты, и большевики в равной степени ненавидят либералов (от меньшевиков до октябристов, включая, естественно, Партию народной свободы, куда входили мой отец и Милюков). Верно, никто не обращал особого внимания на эти нападки: монархисты и фашисты, будучи частью русской эмиграции, не играли никакой роли с точки зрения культуры, хотя с политической точки зрения были и остаются чрезвычайно активны по сей день. Финансовую помощь им оказывают американские снобы. D'ailleurs[173], если ты откроешь 13-ю главу моего «Убедительного доказательства», то найдешь там всю необходимую информацию по этому поводу.

Тебе будет, полагаю, также любопытно узнать, что британское правительство обратилось с просьбой к правительству французскому запретить книги американских авторов, написанные по-английски и опубликованные в Париже (в том числе и мою «Лолиту»), и французское правительство эту просьбу с готовностью удовлетворило. Возмущение французской печати, насколько мне известно, в американской печати отражения не нашло.

Очень хотим повидать вас обоих. Как-нибудь весной можем, когда будет тепло, приехать в Кембридж.

Вы бы видели Дмитрия! Великолепный парень с голосом Шаляпина.

Кончаю длинный очерк про английское и русское стихосложение (в основном в связи с ямбическим тетраметром).

Дружески жму (zhmu) руку. Мы оба шлем вам обоим сердечнейший привет.

В.

16 Фаррар-стрит

Кембридж, Масс.

29 февраля 1957

Дорогой Володя,

лежу с бронхитом и ларингитом уже почти две недели, поэтому я, скорее, dear drug, чем dear друг[174]. Поехал в Нью-Йорк на репетицию «Распутной молитвы», которую поставили в Нью-Йоркском университете, и там у меня случился рецидив. Как это характерно для англичан — принимать меры для запрещения английских книг во Франции! Абсурд! Ты не следишь за судебными процессами в Верховном суде, касающимися запрета на книги? Верховный суд только что принял решение о неконституционности одного из местных мичиганских законов против «неприличных» книг. Если к такому же выводу Верховный суд придет и на двух других процессах (один из них — нью-йоркский), я смогу переиздать «Округ Гекаты», а ты — опубликовать в Америке «Лолиту». Вот тебе очередной монархический курьез. Не устаю удивляться.

Всегда твой

ЭУ.

Мы провели очень приятный вечер с Романом и Дмитрием; Дмитрий, по-моему, отличный парень.

16 Фаррар-стрит

Кембридж, Масс.

17 марта 1957

Дорогой Володя,

появление «Пнина» немного взбодрило наше расстроенное семейство. С тех пор как мы сюда приехали, нас преследуют несчастья: последнее время все болеют, я опять потерял голос — не говоря о прочих невзгодах, из коих главная — смерть нашей старой собаки Бамби. «Пнин» поэтому явился как нельзя более кстати. Книга, по-моему, очень хороша, к тому же ты, наконец-то, установил связь с великим американским читателем. Думаю я так потому, что в рецензиях, которые попались мне на глаза, говорится одно и то же: никто не озадачен, все знают, как реагировать. По какому-то чудесному стечению обстоятельств, картинка на обложке также превосходна. В этом письме ты найдешь кое-какую правку и предложения. Имеются в книге и столь присущие «Даблдею» опечатки, но их меньше, чем обычно. Теперь, может статься, возникнет интерес и к «Лолите». Роман «Человек с огоньком»{183}, еще одна книга из той же серии (ее мне прислали вместе с «Лолитой», и она показалась мне макулатурой), только что на законных основаниях вышел в Англии, и рецензенты пишут о нем с уважением. То, что английское правительство просит французов защитить английских туристов от дурных книг, а французы идут им навстречу — это, разумеется, полнейший бред. <…>

Привет Вере. Елена требует, чтобы я передал тебе, что «Пнин» ей ужасно нравится.

Всегда твой

ЭУ.

24 марта 1957

Дорогой Кролик,

с тупо-тусклым холодом в голове, хриплый, как лошадь[175], я на днях, продираясь сквозь туман в горле, читал лекцию о «Мемуарах из мышиной норки» [«Записках из подполья». — А. Л.] Достоевского, а потому всем сердцем тебе и твоей семье сочувствую. Не забывай о себе, друже (надеюсь, ты знаешь этот замечательный звательный падеж). <…>

Я с головой погрузился в своего «Онегина» и обязан закончить его в этом году. Наконец-то я нашел правильный способ переводить «Онегина». Этот — уже пятый или шестой вариант перевода. Теперь правлю и его, изгоняя все, что честность считает гладкописью, и привнося нескладность — первооснову голой истины.