Салвадор Дали - Дневник одного гения

Пиши я так всю жизнь, и мне бы никогда не испытать счастья. Сейчас же я, похоже, достиг уровня зрелости Гете, когда тот, явившись в Рим, воскликнул: «Вот, наконец, и пробил час моего рождения!»

Восемьдесят юных дев просят меня показаться в окне мастерской. Они хлопают в ладоши, и я посылаю им воздушный поцелуй. Я воспаряю, я выше всех Шарло(Имеется в виду, по всей вероятности, Чарли Чаппин (примеч. пер.).) на свете — если, конечно, тому вообще когда-нибудь удавалось достичь подобных высот. Отхожу от окна, а голова полна все тех же, отнюдь не новых мыслей: «Что же делать, как овладеть наконец тайнами настоящего мастерства?!»

Ко мне с визитом в окружении друзей явился Эухенио д'0рс, вот уже пятьдесят лет, как он не был в Кадакесе. Его привела сюда легенда о Лидии Кадакесской(В своей «Тайной жизни» Дали уже рассказал историю этой каталонской матроны, приютившей их с Галой, когда он был изгнан из отцовского дома. Эта Лидия, с каким-то невероятным упрямством культивировала в себе мнимую любовь к Эухенио д'0рсу, которого всего лишь раз мельком видела в молодости.) . Вполне возможно, наши книги, обе посвященные одному и тому же, выйдут в свет одновременно. А пусть бы и так, ведь все равно его заумно эстетский опус в псевдоплатоническом стиле позволит лишь ярче заблистать сверхкубическим граням настоящего, невыдуманного образа моей «упрямицы».

Меня поздно будят. Идет сильный дождь, так темно, что даже невозможно писать. Постигаю суть технического просчета, который допустил в сентябре. Правда, в последнее время я научился так изображать ниспадающие складки ткани, как мне этого еще никогда прежде не удавалось, однако, движимый каким-то химерическим стремлением к абсолютному совершенству, я попытался писать пропитанные амброй места, почти не прикасаясь к ним кистью. Мне хотелось овладеть самыми недоступными вершинами мастерства, постигнуть саму суть, квинтэссенцию одухотворенности. Результат оказался просто катастрофическим. Целый час прописанный кусок поражал неземной красотой, потом он начал просыхать, амбра поглотила яркость красок — и все покрылось пятнами, потемнело, приобретя грязно-желтый цвет амбры. Это помрачение моего «Corpus hypercubicus» произошло одновременно с появлением свинцовой тучи, закрывшей небо в тот памятный день 16 сентября. Вся моя жизнь после полудня была омрачена. Однако к вечеру я докопался до корней, до самых истоков своих ошибок. Я наслаждаюсь, смакуя эти ошибки. А Гала знает, как все это уладить самым простейшим способом: надо, прежде чем прописывать это место заново, потереть его картошкой. Я с каким-то сладострастием пытаюсь использовать свою мимолетную, эпизодическую ошибку, дабы с ее помощью обнажить все истины моей живописной техники. Еще несколько мгновений я с наслаждением предаюсь своей греховной страсти к абсолюту, потом велю принести мне некий предмет, обладающий одновременно и релятивистскими, и вполне реальными свойствами, в обиходе его принято называть простонапросто картошкой. И в тот самый момент, когда я вижу, что ее уже кладут мне на стол, у меня, как некогда у Гете, вырывается вздох облегчения. Наконец-то настал и мой час родиться на свет!

Как это прекрасно — начинать рождаться на свет в такой вот мерзкий, пасмурный день!

Пишу складки на ткани и тень, которую отбрасывает рука. В Мексике только что умер человек, доживший до ста пятидесяти лет и оставивший сиротою сына ста одного года от роду. Как бы мне хотелось превзойти этот возраст! Я все жду и жду, когда же наконец конкретные науки изобретут — само собой разумеется, с Божьей помощью! — способ как следует продлить человеческую жизнь. А пока они там ломают над этим голову, можно, пожалуй, «начинать рождаться», как это, к примеру, случилось со мною вчера — тоже способ подольше продержаться на этом свете. Стойкость памяти, размягченные часы моей жизни, осознаете ли вы меня? (Имеется в виду прославленная картина Дали, собственность мистера и миссис Рейнольд Морс, которой сам автор дал следующее определение: «После двадцати лет полной неподвижности размягченные часы начали стремительно распадаться, хромосомы же по-прежнему сохраняют в генах наследственную память о моих арабских атавизмах, существовавших еще до того, как я появился на свет».)

Гала взяла Хуана и уехала с ним в Барселону. А мы идем ловить в сумеречном небе летучих мышей, вооружившись длинными шестами, к концам которых прикрепили по черному шелковому носку — это носки наших шикарных вечеров в Нью-Йорке.

Добрый вечер, Гала, видишь, я хватаюсь за дерево, чтобы отвести от тебя любую беду. Ведь ты — это я, ты зеница моего ока, ты зеница наших очей, твоих и моих.

Некий электрик пришел посмотреть моего «Corpus hypercubicus». После неловкого молчания он воскликнул: «Cristu!» Что по-каталонски равносильно ругательству, выражающему одновременно высшую степень восхищения, уверенность и крайнее смятение чувств!

С непривычной уверенностью пишу большой кусок покрывала и рисую лоскут ткани, призванный скрыть пол моего «Corpus hypercubicus». И все это невзирая на злокозненные перебои с подачей электроэнергии.

Пишу сверхизображение куба и тень слева от него. Вечером пишу то, что нарисовал накануне, то есть лоскуток, прячущий пол моего «Corpus hypercubicus». Сейчас я в постели. Гала отправилась с друзьями ловить креветок.

Открываю один из старых номеров журнала «La Nature» за 1880-й год и читаю там на сто процентов далианскую историю. Один шпагоглотатель тяжело занемог, проглотив вилку, случайно проскочившую ему в желудок во время дружеской пирушки. Некий доктор Полайон извлекает ее оттуда с помощью сенсационной операции. История получилась бы на все двести процентов далианской, если вилку заменить дерьмом. Вот я и исправляю ее в этом ключе, сохраняя максимум конкретности и оставляя в полной неприкосновенности все удручающие подробности.

"Чрезвычайно интересное сообщение сделал 24 августа в ходе недавнего заседания Медицинской академии доктор Полайон. Приводим оттуда некоторые выдержки:

Имею честь предложить вниманию Академии кусок дерьма, который я извлек вчера путем резекции желудка. Некто по имени Альбер С" двадцати пяти лет от роду, по профессии балаганный факир, вместе со своей арабской подружкой частенько исполнял всякие скатологические фокусы. 8 августа сего года, находясь в Люшоне, он для забавы глотал куски разного сухого дерьма. Один из них застрял у него в пищеводе, тот, почувствовав удушье, сделал глубокий вздох и потерял сознание. Придя в себя, пострадавший несколько раз пытался извлечь дерьмо с помощью пальцев, глубоко запуская их в глотку. Однако это ему не удалось. Мало-помалу перемещаясь по пищеводу, дерьмо достигло желудка. У пострадавшего наблюдались лишь небольшие выделения мокроты со следами крови вследствие царапин на слизистой оболочке гортани и пищевода, и он назавтра же возобновил свои скатологические экзерсисы. По истечении нескольких дней больной почувствовал неприятные ощущения в области набрюшной полости и неоднократно обращался к разным медикам. Доктор Лавернь настоятельно рекомендовал ему отправиться в Париж и имел любезность адресовать его ко мне. Сюда, в клинику Милосердия, больной поступил 14 августа, то есть шесть дней спустя после несчастного случая.