Вадим Чирков - ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

— У меня землянку разнесло! — крикнул, стоя в дверях и прислушиваясь к стрельбе и взрывам наверху, Кальсин. Снаружи раздался взрыв, посыпалась сверху земля.

— Немцев Гриневич держит?

— Он. В секунду сообразил, что делать. Армия...

— Поможешь Гриневичу, Кальсин,— отдавал распоряжения командир.— Дашь еще двоих с пулеметом. Немцев держать и держать. Прорвутся — десятки у нас лягут. Сам знаешь... Отходим, товарищи. Четвертый взвод — раненых. Идем в направлении Измайловки. Там болото, там немцев не должно быть. Кальсин, передай Гриневичу: с темнотой заслону сниматься. Постепенно... Ну, его учить не надо... Удачи!

Отходили, слыша ожесточающуюся перестрелку за спиной. Отходили в те «ворота», которые не успели закрыть, смыкая кольцо, немцы. Снег был глубокий, шли цепочкой. Раненых несли на волокушах— двух деревцах с кронами, накрытыми плащ-палаткой.

Несли с собой только оружие: ручные пулеметы, автоматы, винтовки. Лишь у нескольких были за плечами, кроме оружия, вещмешки.

Шли, останавливаясь, оглядываясь: там, где они оставили лагерь, не затихала стрельба.

Мины сопровождали их отход: то тут, то там взлетала вверх черная земля, опадала на снег; снег, сбитый с сосен комьями земли, сыпался лавиной. Мины падали беспорядочно: немцы стреляли наугад.

Шли по тропинке, пробитой впереди идущими. Шли не быстро, заученными движениями дальнего перехода, привычно сберегая силы.

Длинная цепочка одинаково идущих людей, словно несущих один груз, одинаково согнувший их.

...Где же она тогда была? Позади кого шла? Кто шел за ней? Побежал Юлин взгляд вперед по цепочке, потом вернулся назад. Словно спрашивая, вгляделась в это лицо, в другое, третье...

Да вот же она! Стоит, сойдя с тропочки, и высматривает кого-то сзади.

За спиной у Юли автомат, на поясе кобура с маленьким браунингом. Шинель, сапоги.

Приближается к ней, идя так же неспешно, так же вооруженная автоматом, с вещмешком за плечами девушка.

— Ты меня, что ли, высматриваешь?—спросила она.

— Тебя,— ответила Юля.— Тебя...— А сама еще раз, словно бы по инерции, заглянула за ее спину.

Ступали шаг в шаг, молчали. Сзади слышна далекая стрельба — то сильнее, то тише, разрывы мин, гранат.

— Гриневич прикрывает? — спросила Юля.

— Да. Его взвод.— И снова пауза, наполненная только скрипом снега под ногами.

- Олещука убили — знаешь? — сказала Нина.

— Знаю... И Приходько.

— Да, миной. Там и остался. Сзади все еще стрельба.

— Когда-то вернемся еще сюда...

— Вернемся ли? — усомнилась Нина.— Мы ж к нашим идем. Командир сказал: наверно, будем пробиваться.

Да ну? К нашим? Правда? — оживилась Юля. - Это что же —конец партизанской жизни?

Господи! Встану под горячий душ — и так и умру под ним!.. Нин, а ты что будешь тогда делать? - Как —что? Воевать. Не в разведке, так санитаркой пойду. В разведку-то там уже не возьмут...

В лесу становилось темнее; даже снег потемнел.

— Стой, Нин. Слышишь? Кажется, кончилось...

Обе остановились. Остановились и идущие сзади них, прислушались.

За спиной была тишина. Протрещала еще одна очередь, но какая-то приглушенная, спокойная, как бы для острастки.

Кто-то из шедших позади пояснил:

— Шабаш. Немцы ночью не воюют.

— Дядя Семен, а наши как там? — спросила Юля, будто дядя Семен, идущий рядом, обязан был знать.

— Догонят — узнаем,— вразумляюще ответил тот.

— Дядя Семен, а с ними ничего не...

— Типун тебе на язык! — сердито оборвал ее дядя Семен.— Гриневич если берется за дело... да и ребята у него как на подбор.

— Дядя Семен, давайте их подождем! — и рванулась даже назад.

— Ты — иди. Здесь тебе не экскурсия. Назарова, возьми над ней шефство: столько километров впереди, а ей бегать хочется. Привал будет, все узнаешь. Шагом марш!

Снова двинулась вперед черная цепочка людей, теряющаяся в уже потемневшем лесу.

Шли, шли, шли как заведенные, похожие в сумраке на тени, почти бесплотные...

Издалека спереди донесся голос:

— Стоя-а-ать!

Команда передавалась по цепи:

— Стоять! Стоять Стоять! Остановились. Это три минуты отдыха.

Кто оперся на винтовку, а кто, качнувшись раздругой, застыл без всякой опоры, закрыл глаза.

Кто прислонился к молоденькой ели, согнув ее, почти лежал.

Этот присел было на корточки, но сосед поостерег:

— Встань!

— А чего?

— Ноги затекут. Потом не выпрямишь.

— Полцарства бы сейчас отдал, только б полежать.

Ты его отвоюй сперва, полцарства-то, а потом лежи...

Девушки остановились у дерева. Прислонились спиной, не снимая поклажи.

— Устала? — спросила Нина.

— Нет. Я до войны в лес любила ходить. По грибы, по ягоды. Километров пятнадцать за день оттопаю —и ничего.

— Еды мы не взяли —ах беда, беда!

— А что — по дороге так никого и не встретим?

— Не дай бог. Каждый дымок стороной обойдем: всюду, наверно, немцы.

— А у меня дома шоколад остался. Целая плитка. Знаешь, кто мне его дал?

— Ну?

— Женя. Гриневич. Он с задания вернулся, подошел— на, говорит.

— Ты же у нас самая маленькая... Ах, какой парень! Была б я покрасивей, ни за что не упустила бы!

Юля молчала.

— Вот как ты была бы — да мои годы—никуда б не ушел!

— Он... он там ведь...— кивнула Юля в ту сторону, где недавно затихла стрельба, где теперь — неизвестность.

Обе прислушались.

— Знаешь,—шепотом сказала Юля, — он мне снится...

— Кто? Женя? Ну —влюбилась. Все! —заключила Нина уверенно.— Все! — то есть нет тебе уже спасения, Юля, ты — погибла. И часто? Снитсято часто?

— Часто.

- Да,—сказала Нина, подводя итог.—Ну и дела: война, а люди все равно люди...

Пошли! — побежала по цепочке команда.

Нехотя отрывались от дерева, продолжали движение.

Темнота. Скрип снега. Все почти уже исчезло в темноте — слышится только скрип снега — равномерный и равнодушный, как жвачка. Кажется, это ночь равнодушно жует людей, вступивших в ее царство.

И вот привал! Костры. Уже совсем ночь, лес глубок, можно не бояться.

Костры раскиданы по большому участку леса. Партизаны греются, сушат кто полушубок, кто обувь, кто портянки; едят...

За этим костром сидело четверо. Нина, Юля, дядя Федор Кузьмичев, хозяйственный мужик лет пятидесяти. В спешке отступления он не забыл ни вещмешка, ни котелка, ни даже саперной лопатки, но... оставил винтовку... Четвертый был — словоохотливый парень Петя.

Девушки жались друг к дружке, уставившись на огонь.

Командир взвода никак не мог решить, что ему делать с бойцом, потерявшим в отступлении винтовку. Вот он опять подошел к костру. Распекал: