Владимир Коваленок - Родина крылья дала

— Ребята, как вы себя чувствуете? Вы уверены в своих силах?

Этот вопрос словно ожег меня. Стало не по себе. Вспомнились мои коллеги, товарищи, которые на такие же вопросы отвечали утвердительно. А через несколько дней мы уже встречали их в Звездном грустных, неудовлетворенных: не смогли стыковаться. Это же может быть и с нами. Я не стал отвечать, а сам спросил уважаемого специалиста:

— Скажите, пожалуйста, а вы, члены межведомственной комиссии, уверены в нас?

Вопрос вырвался неожиданно, я даже сам его испугался. Первым заулыбался Владимир Александрович Шаталов:

— Если бы не верили в ваши знания, в ваши возможности и способности, то не рекомендовали бы в основной экипаж. Комиссия доверяет вам, — подвел он итог.

Последняя ночь, проведенная перед вылетом на космодром, была неспокойной. Больше всего волновал вопрос, на который не смог ответить. Испугался? Нет. Задумался: какая же дистанция от заверения до исполнения? Лично меня жизнь убедила, что дистанция эта может быть непреодолимой, не зависящей от тебя.

После того, неудачного, старта я докладывал председателю Государственной комиссии:

— Товарищ председатель! Экипаж вернулся из космического полета…

Да, мы вернулись, но не было главного — доклада о выполнении задания. А ведь летели мы с уверенностью и верой. Но, надо сказать, и после неудачи нам не переставали верить. Помню, когда мы с Рюминым возвращались на Землю, во время спуска Шаталов попросил: «На месте приземления аккуратнее обращайтесь со скафандрами». Зачем он это сделал? Он ведь «открытым текстом» давал понять, что не надо расслабляться, надо быть готовым снова идти в полет. Но первое время после возвращения я очень переживал. Мне было больно. Я не чувствовал своей вины, но во взглядах окружающих нет-нет да и проскакивала искорка недоверия… Не смог… Кое-кто делал вид, что и не помнит, как мы с Рюминым шли на риск, выработав топливо до последней капли. Но я, как и раньше, ходил на тренировки, сдавал экзамены, разрабатывал методики экспериментов, намечал программу визуально-инструментальных наблюдений суши, океана, верхней атмосферы. Люди видели, что я не сломался от неудачи, выстоял. А сколько было судов-пересудов…

Помню, пригласил меня Георгий Тимофеевич Береговой. Я очень ждал этого вызова. Что скажет?

— Волнуешься?— спросил начальник Центра подготовки космонавтов.

— Волнуюсь, — отвечаю.

— Сто сорок суток не страшат?

— Нет. Всего лишь на сорок больше. Ведь тогда мы шли ровно на сто.

— Вам ведь придется перейти за стодвадцатисуточный рубеж, это цикл смены эритроцитов.

— Будем отправлять кровь на анализ с экспедициями посещения.

— Это почти пять месяцев…

— За работой они пролетят быстро.

— Я тоже так думаю, программа насыщенная.

Вышел из кабинета, почувствовал, что легче как-то стало. Отчего? Почувствовал в разговоре с Георгием Тимофеевичем высокое профессиональное доверие. Доверие без громких слов, без заверений. Это было весной, ранней весной накануне нашего с Иванченковым полета.

Перемену в настроении заметила и моя Нина. Она поверила в меня сразу. Переживала, поддерживала, но ни разу не заводила разговора о моем очередном полете. Даже когда я вернулся с дублирования Юрия Романенко и готовился стать командиром основного экипажа. Жены космонавтов переживают много. Переживают во время подготовки, во время полета, после полета. Эти чувства понятны только им одним.

В начале мая наш экипаж пригласил к себе Генеральный конструктор. Приглашение было неожиданным, пришлось вносить коррективы в расписание нашей подготовки и даже отменить тренировки.

Генеральный приглашал по одному. Саша Иванченков остался в приемной. В кабинете пошел разговор о готовности к полету. Я докладывал о проделанной работе. Неожиданно Генеральный встал, подошел ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, спросил:

— А не стоит ли нам подумать, чтобы снова объединить вас в один экипаж с Валерием Рюминым?

Всего ожидал, только не этого вопроса. Я стоял перед Генеральным и пытался понять: зачем он это спрашивает. Никогда я не чувствовал физической боли от слов, а эти — ударили, обожгли. До полета немногим более месяца. Мы с Иванченковым сработались, настроились. Нет! Но ведь Валерий Рюмин — лучший друг. Мы дня не можем прожить, чтобы не встретиться, не поговорить, не поинтересоваться, как идет подготовка к полету. И вот предложение — снова работать с ним.

Александр Иванченков… Он никогда не мог пройти спокойно мимо Юрия Романенко. Сколько они готовились вместе по программе «Союз — Аполлон»…

А глаза Генерального требовали ответа. И я сказал:

— Хочу и дальше готовиться с Александром Иванченковым. Мы сработались, подружились. Он работящий и надежный парень. С Валерием готов хоть на край света, но на этот полет — только с Иванченковым. Это много значит, когда настроишься…

Мне было предложено подождать в приемной, а в кабинет пригласили Сашу, Александра Сергеевича Иванченкова.

Минуты ожидания казались вечностью. Саша вышел, как всегда, серьезный, сосредоточенный. Молча прошли к машине, молча ехали в Звездный.

Я перебирал варианты: может, Саша дальше будет готовиться с Юрием Романенко?.. Но ведь тот только что вернулся с 96-суточного полета.

Остановились у тренажерного корпуса. Саша вместе со своим тренировочным костюмом прихватил и мой.

— Какая у нас сейчас тренировка, Володя, — по сближению или по спуску на дублирующем двигателе? — то ли серьезно, то ли умышленно спросил он.

Я никогда не интересовался, какие вопросы Генеральный задавал Саше, о чем они говорили. Знаю только — мы остались в одном экипаже.

Подготовка к 140-суточному полету не представляла, на первый взгляд, особой сложности. Накопленный специалистами Центра подготовки космонавтов имени Юрия Алексеевича Гагарина опыт позволял готовиться спокойно и ритмично. Однако по мере приближения даты старта мы все острее стали ощущать ложившуюся на нас ответственность за выполнение программы полета. Она была довольно сложной.

Первой и основной особенностью нашего полета была его продолжительность. До нас в космосе работали Юрий Романенко и Георгий Гречко, установившие 96-суточным полетом рекорд продолжительности. Мы уходили на 140 суток. Однако не это волновало ученых. Проблема была в переходе 120-суточного рубежа. Оказывается, полный цикл смены эритроцитов — красных кровяных телец — у человека равняется 120 суткам. Пожив в космосе, то есть в новых физических условиях, больше этого срока, мы возвращались на Землю с эритроцитами, рожденными в невесомости. Будут ли они выполнять свои функции на Земле? Этот вопрос волновал всех. Но особую озабоченность он вызывал у академика Олега Георгиевича Газенко, ответственного за всю медико-биологическую программу космических исследований. Он с нами встречался часто, обсуждал эту проблему, советовался.