Владимир Рекшан - Самый кайф (сборник)

– Еще бы! – ставлю я в разговоре гордую точку.

Вешаю трубку и звоню брату.

– Брат Саша, – интересуюсь, – что это за семейная тайна, в которую меня не посвятили?

– А в чем дело? – смеется в трубку брат.

– Есть ли у нас родственники за океаном? Может, у отца дети внебрачные? Он же во время войны плавал на американском корабле.

– Но команда была наша.

– Тогда поехали к отцу.

Приезжаем к отцу. Начинаем пытать Ольгерда Петровича, и вот что он нам заявляет:

– Да. У моего отца были братья и сестры. Где они все – не знаю. Но двое братьев еще до революции, кажется, отправились за океан. Я об этом почти ничего не знал. Поэтому и не говорил. К тому же я всю жизнь проработал на секретном кораблестроительном предприятии!

– Нет проблем, папа! Мы понимаем!

Получив письмо, я перевел его на русский и вот что узнал: в Соединенных Штатах живут трое моих кузенов, которые всегда знали, что в Прибалтике или в России у них есть родня. Но вот недавно в одной из библиотек Питер Рекшан наткнулся на книжку Владимира Рекшана из России. Называется книга странно – «Кайф». Такого слова в словаре нет. Но это не важно. Важно другое – они нашли родственников и горят желанием приехать в Россию…

Жена всю эту историю выслушала с недоверием.

– Не может быть, – сказала она с завистью.

– Что тут такого! – взмахнул я рукой небрежно. – Вот если б родня на Луне объявилась… Тогда – да.

В конце июля девяносто первого прилетели двое кузенов из Мичигана – Питер и Джеймс. Большие и с родинками на носах. Почти как я. Только по-русски не говорят. Стал я с ними дружить, гулять по Питеру, показывать укромные местечки. Всякие обеды у родителей, Эрмитаж, «Лебединое озеро»…

Кстати, о балете. Утром звонит приятель. Бормочу в трубку, что выпивал накануне, сплю еще.

– Какой сон! – орет приятель в трубку. – В городе танки!

– Какие еще танки? Стихи, что ли, японские? Есть у них такие. Из пяти строчек…

– Путч!

Кузены спят в соседней комнате. Включаю телевизор на кухне. Появляется голова генерала Самсонова и говорит о том, чего нельзя. Оказывается, нельзя заниматься порнографией. И еще снимать нельзя на видеокамеры. Что нельзя? Порнографию? А почему? Не понял ничего. Потом «Лебединое озеро» началось.

На кухню вышли кузены, стали пить кофе. Каждые пять минут звонил телефон и разные люди рассказывали мне про Горбачева и Пуго.

– Что-то слушилось? Уотс хэппенд? – спросил мичиганский Петя.

– Все в порядке! – успокоил я родню. – Нет проблем. И Горбачева нет.

Кузены вздрогнули и переглянулись. Они все поняли.

– Нам надо позвонить в американское консульство, – сказал Джеймс и позвонил.

В консульстве им посоветовали сидеть дома. Но не сиделось. Я сделал дырочку в сумке и, готовый к подвигу за дело демократии, положил в нее видеокамеру Джеймса. Питер тем временем листал справочник, позвонил куда-то, сказал:

– Через шесть часов из Хельсинки вылетает самолет. Можем успеть.

– У нас так не делается, – ответил я. – Так вдруг через границу не проскочим. Нам с отцом и братом придется остаться.

– Тогда и мы останемся, – решили кузены.

Тем временем путч продолжался. Прошел он весело, с концертом на Дворцовой площади. Только в Москве возбужденные граждане лезли под танки с Ростроповичем во главе. Тот размахивал автоматом, призывая людей погибать за буржуазные идеалы. По крайней мере, такую фотографию напечатали в газете. Странно, что только трех человек задавили в столице. В Питере пострадал всего один – сломал ногу, упав с баррикады.

Затем Советский Союз распался, и Ельцин унизил Горбачева. Второй отдал первому ключи от столицы, а мы тем временем стояли в очередях за говяжьими костями. Если были кости, то, выходит, было и мясо. Было да сплыло. Сплывшее мясо решил вернуть Гайдар…

Одним словом, в мировой прессе писали о голоде в обновленной России. Американские кузены прислали посылочку с продовольственным набором – баночка меда с Сейшельских островов, перец, соль, спички, несколько рулонов фольги. Голод и наши проблемы они понимали по-американски – не в чем печь окорока, нечем их солить и перчить. Но все равно посылочка получилась милой.

Инфляция, конечно, сильно двинула по яйцам, но – ничего. Началась весна, зазеленела травка-муравка, в городе вымыли стекла, граждане сняли кальсоны…

Я сижу в плаще напротив окна и смотрю на большие часы, что висят напротив. Сейчас минутная стрелка подвинется и ударит колокол. Вся комната заполнится католическим звоном, а я спущусь по винтовой лестнице на узенькую улицу и пойду неизвестно куда.

Вот и колокол. Захлопываю входную дверь и спускаюсь. Улица, по которой я иду, находится на острове Сен-Луи. Остров находится в городе Париже. Когда-то давным-давно, летом шестьдесят восьмого года, я пел с молодыми французами «Мишел, май белл…». Вернулся в Ленинград и стал волосатым, стал песни петь под гитару, стал известным, стал в итоге тем, кем стал. И вот снова – Париж! Устал я от Парижа. Устал ходить-бродить по нему без дела. Но – нет! На сегодня я себе дело подобрал. Нашел накануне в книжке «Улицы Парижа» ту, на которой жил в шестьдесят восьмом. Она попала в справочник, поскольку когда-то давно Анна Австрийская организовала там сумасшедший дом для женщин. Я решил найти улицу и вспомнить себя восемнадцатилетнего. Зачем это мне надо? Не знаю! Просто от безделья…

Над желтоватым городом висели тучи, моросил дождь. Я поднял ворот пальто и перешел Сену, по которой сновали пароходики с туристами. По узкой улочке вышел на Сен-Жермен. Веселый французский народ бежал ланчевать – кафе и бары быстро наполнялись публикой. Миновав бульвар, я пошел на юг, рассчитывая, как старый грибник, выйти в нужный мне район. Поднимаясь вверх по улицам, я не старался запомнить, как они называются. Мало ли в Париже улиц! Но табличка попалась на глаза – улица Кардинала Лемуана. Название слабо отозвалось в памяти… Я вспомнил! На этой улице когда-то жил молодой Хемингуэй. О своем житье-бытье в этом районе Парижа он написал в изящном и печальном романе «Праздник, который всегда с тобой». А вот и дом № 74 с мемориальной доской на стене. Дом узенький, в три окна. Поднимаю голову и вижу: под окнами квартиры, где жил великий американец, висит бумажная полоса и на ней печатными буквами начертано – «Сдается!».

– Вот бы снять квартиру Хема и пожить в ней! – говорю сам себе, делаю с десяток шагов и оказываюсь на площади Контрэскарп. О ней я тоже читал в романе.

Сажусь на террасе под навесом и заказываю кофе. Из-за соседнего столика доносится русская речь. Стараюсь не подслушивать, но русский язык я еще не разучился понимать. Две молодые женщины и молодой мужчина.