Леонид Аринштейн - Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания

Надежда Яковлевна опустила голову, но Катя видела, что глаза ее были сухими. Мама сидела оцепенев, очень прямо, со сжатыми кулаками. Катя, сама того не замечая, так крепко сдавила Кампанеллу, что тот отчаянно мяукнул и рванулся из рук. Надежда Яковлевна подняла голову, посмотрела на Катю:

– Вот так, девочка. Не дай Бог тебе когда-нибудь это узнать.

– А… где он… похоронен, – произнесла Катина мама, чтобы что-то сказать, потому что молчать было тягостно, а сказать было нечего, – ты так и не смогла узнать?

– Вероника, милая, ты же понимаешь… – Всё понимала Вероника Владимировна, но все равно молчать было невозможно…

– А… всё из-за этого стихотворения?

– Наверное, оно сыграло свою роль. Но тогда брали и без этого: тех, кто арестовывался раньше, тех, на кого были доносы, тех, чья деятельность выглядела недостаточно конформно; кто мыслил не так…

– Да, – сказала Вероника Владимировна, – верно он писал: «Мы живем, под собою не чуя страны…»

– Не надо, Вероника. Если у тебя это стихотворение переписано, сожги его. Не подвергай опасности себя и семью.

– Вот и я говорю: под собою не чуя страны… Мне незачем его переписывать. Я его и так не забуду. И Катя не забудет… И если у нее будут дети…

– Но я д-для этого д-должна сначала…

– Завести детей? – улыбнулась Надежда Яковлевна. – Ну, с твоей внешностью за этим дело не станет!

– Да нет же, – Катя не хотела переходить на шутливый тон, – я д-должна сначала в-видеть это стихотворение, чтобы з-запомнить.

– Ну, раз мама хочет, чтобы ты его не забыла, значит, она даст тебе возможность его запомнить. А я подарю тебе несколько его стихотворений… – Она порылась в сумочке. – Вот тут есть старые, – Вероника, это я тебе говорю, – которых ты наверное не знаешь… Вот это в совершенно неожиданной для него манере:

Куда как тетушка моя была богата!Фарфора, серебра изрядная палата,Безделки разные и мебель акажу,Людовик, рококо – всего не расскажу.Среди других вещей стоял в гостином залеБетховен гипсовый на бронзовом рояле.У тетушки он был в особенной чести.Однажды довелось мне в гости к ней придти,И гордая собой упрямая старухаПеред Бетховеном проговорила глухо:– Вот, душечка, Марат, работы Мирабо!– Да что Вы, тетенька, не может быть того!Но старость черствая к поправкам глуховата:– Вот, – говорит, – портрет известного Марата,Работы, ежели припомню, Мирабо.Читатель, согласись, не может быть того!

«В этом вся Надя, – подумала Вероника Владимировна, – на душе кошки скребут, а старается нас развеселить!»

– Замечательно, – сказала она вслух, – и действительно неожиданно…

– Это 26-й год. Он тогда начал несколько иронических стихотворений. А эти ты должна знать: «Я не читал рассказов Оссиана» и «За гремучую доблесть грядущих веков», «Дикая кошка – армянская речь»… Еще несколько… Вот, Катюша, возьми… на радость.

Из Катиного альбома:

«Выходит, я Мандельштама почти не знала. Только то, что вошло в «Стихотворения» 1928 г. А ведь после этого целый мир! Хватило бы на трех гениальных поэтов, чего стоит «Я вернулся в мой город, знакомый до слез»!!! А эта очаровательная сказка:

Я с дымящей лучиной вхожуК шестипалой неправде в избу:Дай-ка я на тебя погляжу —Ведь лежать нам в сосновом гробу!А она мне соленых грибковВынимает в горшке из-под нар,А она из ребячьих пупковПодает мне горячий отвар…

Всего Катя переписала в альбом восемь стихотворений.

Из Ларъкиного дневника:

«Нов. 1947 г.! Каким он будет? Н. г. встреч, вдвоем с К. Она читала удивит, стих.: «Я с дымящей лучиной вхожу», «За гремучую доблесть грядущих веков», «Я вернулся в мой город, знакомый до слез» и еще в том же духе, но я не запомнил. Автора она не знает. Нав., Ахм. или Паст.»

Между прочим: студент 2-го курса филологического факультета Ленинградского университета не знал тогда имени автора этих стихов, как, впрочем, и многих других выдающихся имен: Марины Цветаевой, например, Максимилиана Волошина или Андрея Платонова. Так что университет не без оснований получит полтора года спустя имя А. А. Жданова.

«6 янв. сдал экз. по русск. лит-ре: отл.!»

…Ну, конечно же «отлично» И еще: оценим благоразумие Катиньки: стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны» она не прочитала… Хотя не прочитала почему-то еще и вот это:

Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы Персефоны…

…

Нам остаются только поцелуи,Мохнатые, как маленькие пчелы…

Может быть, если бы Ларька знал, что Катя утаила от него такое стихотворение, ему было бы над чем задуматься. Но он этого не знал. К тому же он был занят сдачей экзаменов.

«11 янв. – сдал ист. парт. – хор.

15 янв. – сдал зарубежн. лит. Ср. век. и Возрожд. – отл.

19 янв. – сдал англ. яз. – хор. Сесс. конч.! Завтра день на лыжах, и в Киев к родителям!!!»

Ларька встал рано и в предрассветных сумерках был уже на улице: день обещал быть ясным и не слишком морозным – для лыж самое то! Он быстро прошагал по Кирочной, на углу Знаменской (Восстания) вскочил в девятнадцатый трамвай и… как в дурном романе! На продольной скамейке, напротив двери, сидела Тася.

Сколько он тогда в сентябре исколесил, пытаясь ее найти! Как в воду канула. А теперь вот, извольте, пожалуйста: сидит в каком-то заблудившемся трамвае, будто сговорились… Тася постучала варежкой по скамейке рядом с собой – садись, дескать, – и подвинулась даже, хотя необходимости в том не было: вагон был почти пуст и на скамейке никто не сидел. Вид у нее, однако: ватник, стеганые брюки, прохудившиеся валенки, на голове тот самый платок, в котором он тогда впервые ее увидел.

Ларька подошел. В руках у Таси кошелка со свертками, из чего Ларька сделал вывод, сопоставив кошелку с маршрутом трамвая, что Тася везет матери передачу. В «Кресты».

– Туда? – спросил он, кивнув головой в направлении, где, по его представлениям, должна была находиться Арсенальная набережная. Тася медленно наклонила голову.

– А ты где? – Тася мотнула головой, что могло означать «нигде», «сама не знаю», «не скажу», «потом» и многое другое, но, во всяком случае, делалось ясно, что в трамвае она рта не раскроет и не факт, что за говорит позже.

Трамвай прогрохотал по Литейному мосту, повернул к Финляндскому – Ларька и виду не подал, что ехал именно сюда, – на Тихвинской они сошли.

– Так что с Антониной Тихоновной? – Голосом и интонацией Ларька дал понять, что молчанием она от него больше не отделается.