Виктор Кожемяко - Виктор Розов. Свидетель века

Вот что прочитал я на синем листке бумаги, над которым сидел последней своей ночью в неуютном гостиничном номере старый солдат Тимерян Зинатов и который он положил сверху в потертом фибровом чемоданчике, оставленном на перроне, – перед тем как шагнул на рельсы:

«Извините, что таким образом объявляю протест нашему ельцинско-гайдаровскому правительству. Конечно, это не метод борьбы, но другого выхода у меня нет бороться с теми, кто нас, ветеранов, поставил на колени. Но я хочу умереть стоя, чем так жить на коленях…»

Никогда не забыть мне душевного потрясения, пережитого при чтении этой записки в тесной комнатке следователя железнодорожной милиции. Подумалось: может быть, это самый впечатляющий документ нашего времени, сильнее всего выразивший трагедию страны и народа…

Интересно, где он сейчас, тот документ? Неужели так и остался где-то в пыльных архивных папках?

– Я считаю, место этой записки, завещания и приговора одновременно, – в музее на Поклонной горе! – сказал мне Виктор Сергеевич Розов, тоже ветеран Великой Отечественной.

Согласен с ним. А рядом стоило бы поместить письмо Тимеряна Хабуловича, присланное в Брест за полтора года до смерти. Письмо-предупреждение.

«Привет из далекой Сибири! Поздравляю вас всех, всех, всех с Новым 1991 годом. Желаю вам счастья и здоровья. Дай Бог нам всем, чтобы мы надолго, навсегда забыли, что есть такое слово – «война». Мы многое пережили, как бы трудно ни было, и разрушенное восстановили. Теперь надо бороться, чтобы построенное не было глупцами разрушено. Это будет страшнее войны. Некоторые дышло истории хотят повернуть по-своему. Надо бороться, чтобы был единый наш Советский Союз, только тогда мы будем уверены, что над нами не повиснет вновь 1941 год. Если мы не будем делить страну на карманные государства. Вот что страшнее войны! Я этого боюсь. Этого нельзя допускать! Это будет смерть всем. Не хотел огорчать вас, но высказать всем об этом – моя обязанность. Это наши предсмертные наказы ветеранов войны».

Как он предчувствовал! Письмо написано в канун 91-го года, который, как и 41-й, стал роковым для нашей страны. Только с гораздо худшим исходом…

Мне не забыть тех пронзительно холодных дней осени 1992-го, когда я бродил по пустынным, продуваемым жгучим ветром площадям и руинам крепости-мемориала. Стоял перед остатками казармы, где размещались курсанты полковой школы 44-го стрелкового полка, возле которой, на берегу реки Мухавец, они и приняли ранним утром 22 июня свой первый бой. В их числе – курсант Зинатов.

И туг же, снова и снова, мысль возвращала меня к железнодорожному вокзалу, где полвека спустя он принял свой последний бой.

Вот так во время великой той войны бойцы ложились с гранатами под танки, чтобы преградить путь врагу. Бросались на амбразуры дотов и дзотов.

Он бросился навстречу идущему составу.

Ну, конечно же, не с целью его остановить! Хотел остановить нечто другое. «Наверное, все помнят, – написал я тогда в «Правде», – президент России клялся лечь на рельсы, если допустит ухудшение жизни народа. Однако пока на рельсы ложится старый солдат – защитник Отечества. Кладет жизнь за други своя. За всех нас. Вечная память!»

Он надеялся смертью своей привлечь внимание власть имущих к тому, от чего так болит душа ветеранов.

Нет, не последовало ровным счетом ни-че-го! И это было в моем представлении самое страшное: трагедия на станции Брест, как и трагедия всей страны, продолжавшаяся к тому времени уже несколько лет, осталась совершенно не замеченной властью.

Беловежская Пуща, где наконец-то реализовалась заветная мечта Гитлера о развале Советского Союза, и ограбление народа путем так называемой либерализации цен были тогда уже позади, а впереди – не менее грабительская «приватизация», расстрел Верховного Совета, война в Чечне… Это еще три с половиной года президента Ельцина.

Теперь он выдвинул свою кандидатуру на новый срок.

Понятно, что развернувшаяся предвыборная кампания ознаменовалась целой россыпью широковещательных мер, призванных склонить к действующему президенту как можно больше людей разных слоев, категорий и возрастов.

Подарок ветеранам Великой Отечественной – милостивое разрешение вывешивать «наряду» с трехцветным флагом красный флаг в День Победы. Указ об этом был подписан две недели спустя после упомянутой статьи Новоплянского в «Правде», и можно даже предположить, что стал своего рода реакцией на статью. Эх, не дожил Давид Иосифович!

Впрочем, не уверен, что и такая мера, вроде бы реабилитирующая красный флаг, за который еще недавно ветеранов, прозванных «красно-коричневыми», били омоновскими дубинками по голове, вполне его удовлетворила бы.

Возмущаясь публичным надругательством над символом государства, сыгравшего решающую роль в разгроме фашизма, оскорблением памяти павших воинов, он писал: «Так неужели высокопоставленные лица, произносящие пламенные речи на Красной площади и Поклонной горе, теперь промолчат? Неужели сделают вид, будто ничего особенного не случилось – просто недосмотр, шалость, – и не выскажут в полный голос своего отношения к бесконечным плевкам на прошлое народа?»

Не высказали. Промолчали.

И понятно – почему. Ведь если говорить, то надо признать собственную причастность к происшедшему. Признать, что стало оно логическим следствием оголтелой антисоветской и антикоммунистической кампании, которая несколько лет ведется не только с благословения власти, но и под ее руководством. Признать, какие чудовищные извращения допущены в толковании нашей истории, в том числе истории Великой Отечественной войны. Да в конце концов и сказать, что Знамя Победы, о котором идет речь в президентском указе, – это Государственный флаг разрушенного СССР, флаг коммунистов, знамя Ленина, под которым ленинская партия во время той войны вела народ к самой трудной и самой славной Победе. Нет, не говорят!

Когда я уже начал писать эту статью, из Киева пришла скорбная весть о смерти еще одного нашего правдиста-ветерана. А год назад, в дни 50-летия Победы, обрадованный Михаил Семенович Одинец был здесь, в Москве. Правда, радость его заметно поубавилась, когда прошли мы по улицам российской столицы, похожей теперь больше на какой-то американский город. И совсем расстроился, увидев на телеэкране Мавзолей, специально задрапированный к параду ветеранов так, чтобы не было видно имени Ленина.

– В общем, предали нас и нашу Победу, – покачал он головой. – Скверное это ощущение, когда тебя предают.

Я вспомнил, что в партию коммунистов он вступил в ноябре 1942-го под Ленинградом, на фронте, где призыв «Коммунисты, вперед!» означал только одно – первым идти под огонь, и мне еще понятнее стала ветеранская боль от сознания, что имя Ленина вот прячут или обливают грязью (тем более – Сталина, даже Жукова!), а Бандера и Власов, которые были с Гитлером, возводятся в ранг героев.