Ромэн Яров - Творцы и памятники

Содружество

— Вы полетели в первый раз, — сказал Гаккелю инструктор Руднев. — Помните, это не самый опасный ваш полет. И если вы совершите много полетов, они тоже станут для вас сравнительно безопасными. Опасность подстерегает того, кому по неопытности кажется, что, поднявшись десяток раз без инструктора в воздух, он уже овладел мастерством. В критической ситуации такие люди чаще всего теряются и гибнут.

Гаккель вспомнил об этих словах очень скоро, 12 июля 1911 года он поднялся в воздух над Гатчинским аэродромом и вдруг почувствовал, что машина ему не подчиняется. Как будто бы совершенно незнакомый аппарат, хотя каждый болт, каждая гайка были им рассчитаны, Самолет совершал резкие, порывистые движения, то приближаясь к земле, то удаляясь от нее, и Гаккель никак не мог его выровнять. Он видел сверху, как летчики поднимают головы, замирая на месте. Наконец ему удалось сесть. Офицеры окружили машину.

— Вам потеха, а разбились бы — нам отвечать.

— Хотите аэропланы строить — стройте, но зачем же летать, коли не умеете?

— А если уж очень летать хочется, купите себе «фарман», «вуазен», «ньюпор» или еще какой-нибудь проверенный аэроплан. А то на собственной самоделке решили удивить всех.

Гаккель, не обращая внимания на обидные реплики, внимательно осматривал самолет. Он понимал волнение летчиков. Другое интересовало его: почему же машина так плохо вела себя? И вдруг увидел: крылья перекошены из-за неверной регулировки. Он сразу достал инструмент. Несколько быстрых движений — все стало на место.

— Я, может быть, и не очень хороший пилот, — сказал Яков Модестович офицерам, — но доказать, что стоит моя самоделка, могу. Во всяком случае, она не хуже тех, что вы здесь перечислили.

Он спокойно поднялся в воздух, сделал несколько кругов над аэродромом и уверенно сел.

— Да, аппарат… неплохой. Позвольте-ка я на нем круг сделаю.

— И я, и я…

Летчики стали по очереди подниматься в воздух. Машина в опытных руках вела себя превосходно, Гаккель с восторгом наблюдал за полетами. Внезапно он услышал робкий голос.

— Позвольте и мне.

Яков Модестович обернулся. Возле него стоял коренастый человек в форме поручика. Что было совершенно удивительно — это пенсне на его носу.

— Пожалуйста, — машинально ответил Гаккель и, отойдя в сторону, шепотом спросил: — Кто это?

— Поручик Глеб Васильевич Алехнович, — был ответ. — Мы его Глебушкой зовем. Небо любит до безумия. Но, увы, несчастье — близорукость. А ведь хорошее зрение для пилота — первое дело. Из-за этого его и в Севастопольскую авиационную школу не приняли, и в нашей Гатчинской офицерской воздухоплавательной тоже отказ последовал. Еле-еле упросил, чтоб разрешили брать его с собой как пассажира наблюдателем для разведки с воздуха. Но это бывает редко, а в остальное время он на аэродроме. Рвется в небо, а небо для него закрыто.

— Но машину-то он, надеюсь, не поломает?

— Как знать… — Собеседник пожал плечами. — К ручке управления Алехновичу строго-настрого запрещено прикасаться. Может быть, пригляделся кое к чему.

С тревожным чувством наблюдал Яков Модестович за тем, как разбегается, поднимается в небо пилотируемый Алехновичем самолет — результат многих месяцев упорного и тяжелого труда. Машина тем временем начала выписывать восьмерки.

— Одна, другая, третья, — услышал Яков Модестович. — Смотрите, пять восьмерок описал! На пятьдесят метров поднялся и выше идет. Еще бы приземлиться ему на площадке размером не более пятидесяти квадратных метров — и всю программу экзамена на звание летчика выполнит. Когда же он это так научиться успел?

Самолет опустился, пробежав по земле совсем немного. Гаккель подошел к вылезшему из кабины летчику.

— Да вы же прирожденный воздухоплаватель! Мне очень понравился ваш полет.

— А мне — ваша машина.

— Хотите быть ее постоянным пилотом? Я нуждаюсь в таком человеке.

— Хочу, — не смея верить своему счастью, прошептал Алехнович.

«Констатирован исторический факт…»

…Снова подъем, восьмерки, плавная посадка… Не только Гаккель восхитился полетом Алехновича. Опытные пилоты качали головами и говорили: «Нельзя, чтоб такой талант пропадал».

Через три дня после первого полета Алехновича 16 июля 1911 года на поле Гатчинского аэродрома прибыла специальная комиссия Всероссийского аэроклуба. Алехнович блеснул мастерством.

— Поздравляю вас с пилотским дипломом, — сказал председатель комиссии, когда машина опустилась на землю.

Вечером на даче Гаккеля отмечали это событие: пели песни, пили шампанское, провозглашали тосты за будущие успехи. Улучив момент, Яков Модестович отвел Алехновича в сторону.

— Через месяц в Царском Селе большая авиационная выставка и соревнования. В их программу входит междугородный перелет: Царское Село — Красное Село — Царское Село. Полетите?

— Это очень важно?

— Исключительно. Насколько я знаю, вы один — если возьметесь, полетите на самолете отечественной конструкции. Все «короли воздуха» — Ефимов, Агафонов, другие — поднимутся на «иностранцах»: «фармане», «блерио» и так далее. А состязания весьма серьезные. Будут военные, промышленники, то есть люди, от которых зависит, быть или не быть отечественной авиации; продолжать по-прежнему ввозить машины из-за границы или же поддержать меня и других энтузиастов, отнестись к нам серьезно, поверить в нас. Ну, так как?

— Полечу, — сказал Алехнович.

«Короли воздуха», отличные летчики, были уверены в своих аэропланах, в своем успехе. Разобранные машины они погрузили на телегу и повезли. Алехнович же не хотел терять ни одного дня. Вместе с Володей Булгаковым, ставшим теперь механиком, он перелетел в Царское Село.

Аэроплан стоит в палатке-ангаре. Булгаков тщательно проверяет каждый болт, каждую гайку. Алехнович ходит по Софийскому полю, внимательно вглядываясь, отмечая неровности, запоминая каждый выступ, каждую канавку. Не ошибиться бы при взлете и при посадке, проехать ровно и прямо.

— Глебушка, — кричит Володя, — а ты знаешь, конкурентов осталось совсем немного! Не верят летчики, что их машины могут большое расстояние одолеть. А Якова Модестовича сможет, как ты думаешь?

— Видно будет, — не отрывая глаз от земли, говорит Алехнович. — Ты трос проверял?

И вот настал день состязаний. Август 1911 года. Трибуны летного поля заполнила толпа. Яркое солнце, голубое небо, на высоких столбах полощутся разноцветные флаги. Из блестящих жерл медных труб рвутся звуки маршей. Длинные платья женщин, котелки, жилеты и фраки мужчин, погоны и золотое шитье русских и иностранных военных, черные, огромные аппараты фотокорреспондентов, звонкие голоса продавцов лимонада, сладостей и пирожков. Рев мотора перекрывает все. Это поднимается очередной самолет. Вот уже опустело летное поле, запах выхлопных газов развеялся, машины ушли в свой неблизкий путь. Кто спустился с трибун на землю, кто просто растянулся на траве. Голоса притихли, все ждут; только дети гоняются друг за другом.