Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Наиболее выгодными клиентами в баре считались французские и испанские моряки.

Во время алусемасской кампании существовала хорошая практика - отправлять на боевые задания смешанные экипажи из французских и испанских летчиков.

С самого начала операции я почти ежедневно летал над заливом и видел высадку десанта в Вилья-Алусемасе. Наши самолеты имели запас горючего только на четыре часа полета, поэтому, когда оно кончалось, мы садились на воду рядом с одним из наших кораблей и пополняли свои бензобаки. Внушительно и вместе с тем смешно выглядел огромный линкор «Париж» посреди залива Алусемас. По боевой тревоге экипаж, укрытый и защищенный броней, поднимался и палил из огромных орудий по обрывистому берегу, где, как предполагалось, марокканцы установили несколько маленьких пушек. В официальных донесениях часто употреблялись слова: «концентрация сил противника». В действительности же почти всегда это были восемь или девять человек, прятавшиеся в скалах. [121]

Взятие мыса Морро-Нуэво силами Иностранного легиона я тоже наблюдал со своего пилотского сиденья. Мне было все так хорошо видно, как если бы я находился в театре в первом ряду балкона. Наступавшие легионы двигались в строгом боевом порядке. Офицеры, руководившие операцией, шли впереди. Тогда-то я понял причину большой разницы в потерях среди офицеров легиона и в обычных войсках. Наступил момент, когда наше продвижение приостановилось (должно быть, сопротивление оказалось очень сильным) и отряд укрылся в скалах. Но вот появились еще две роты легионеров, присланные на помощь. Построившись для боя, они быстро пошли вперед, оставляя за собой убитых и раненых. Дойдя до высоты, где укрепились наши войска, они вместе с ними бросились в атаку. Огромные потери свидетельствовали об ожесточенности схватки. Наступление велось по всей широте Морро. Марокканцы, которым некуда было отступать - позади начинались высокие и обрывистые скалы. - стояли насмерть.

Мы произвели посадку у авианосца «Дедало», чтобы запастись бензином. Я поднялся на борт выпить кофе и, когда вышел из каюты, заметил на палубе нескольких морских офицеров, смотревших в бинокль на Морро-Нуэво, на позицию, взятие которой Иностранным легионом мы несколько минут назад наблюдали. Они рассказали, что легионеры бросают с крутого обрыва в море захваченных в плен марокканцев. Я взял бинокль, и мне представилось ужасное зрелище: с высоты почти 100 метров легионеры сбросили в море двух человек. Увиденное потрясло и возмутило меня. По радио я сообщил командующему авиации о взятии Морро-Нуэво, отметил храбрость, проявленную подразделениями Иностранного легиона, но одновременно доложил о жестокости и бесчеловечности, с какими его солдаты расправлялись с пленными. Свое донесение я закончил словами: «Подобные дела бесчестят всю армию». Позже мне стало известно, что полковник Сориано, получив мое радиосообщение, немедленно передал его Примо де Ривера.

Естественно, Абд-эль-Керим не мог совершить чуда: разница в соотношении сил была слишком велика. Объединенные армии Испании и Франции разгромили героически сражавшиеся отряды марокканцев.

После взятия Вилья-Алусемаса и захвата французами в плен Абд-эль-Керима война в Марокко закончилась. [122]

Старый «Фарман Голиаф», на котором Ла Фита нарисовал Давида, метающего камень в гиганта, стоял на ремонте в Мелилье. После окончания ремонтных работ самолет надо было перегнать на базу в Севилью. В связи с этим у меня родился план: оставить там «Голиаф» и продолжить путешествие на север, где и провести месяц отпуска. Накануне моего отъезда из Мелильи мы устроили маленькую пирушку, как всегда шумную и веселую, и со всеми почестями попрощались с самолетом-ветераном. Обычно такие полеты, какой предстоял мне, летчики использовали для отправки различных посылок своим близким и друзьям. Я тоже получил много поручений. Среди подарков был даже маленький барашек, которого Гильермо Дельгадо посылал сыну своего друга, и примерно пять больших посылок с чайными сервизами из знаменитого китайского фарфора, стоившие в Мелилье в три раза дешевле, чем на полуострове. Перелет оказался тяжелым: болтанка продолжалась почти четыре часа, и на «Голиафе» к ней было трудно приспособиться. Я летел без второго пилота, поэтому прибыл в Севилью, буквально умирая от усталости и с нетерпением ожидая момента приземления. Как только показалась Таблада, я направил самолет на аэродром и совершил посадку, несмотря на сильный ветер, дувший в хвост. Машина ударилась о землю, перевернулась и… развалилась. Так из-за моей поспешности, непростительной для опытного летчика, закончил свое существование ветеран «Голиаф» с картиной Ла Фита. С экипажем, включая барашка, ничего страшного не произошло. Мы отделались легкими ушибами. Спустя немного времени я получил из Мелильи радиограмму, взволновавшую меня еще до ее прочтения. Как всегда самонадеянный, я решил, что товарищи, узнав об аварии, беспокоятся о моем здоровье. Каково же было мое разочарование, когда я понял, что их интересует лишь судьба чайных сервизов, отправленных со мной!

Вскоре я был уже в Витории, где получил телеграмму от полковника Кинделана, в которой он сообщал, что за военные заслуги мне присвоили чин майора, и искренне поздравлял меня. Без ложной скромности могу сказать, что не ожидал такой высокой оценки моей службы, ибо минул лишь год, как мне дали чин капитана. Таким образом, я прошел путь до чина майора менее чем за двенадцать лет и передо мной открывалась блестящая карьера. Я не мог жаловаться на судьбу, которая была ко мне весьма благосклонна. Война в Марокко закончилась, когда она уже стала для меня нестерпимой; [123] я по-прежнему страстно любил свою профессию, чувствовал себя молодым, сильным, не имел серьезных осложнений в жизни и был совершенно свободен, в том смысле, как я это тогда понимал.

Несколько дней я провел в Витории, где поселился мой брат Пако, служивший в пехотном полку. Он женился на одной из наших дальних родственниц - Маричу Алонсо де Ареизага, к которой всегда испытывал искреннюю любовь. Они имели трех сыновей и жили довольно скромно. Пако всегда точно и честно выполнял свои обязанности и на службе и дома. В армии его считали одним из самых способных офицеров. О семейной жизни Пако скажу только, что в Витории матери ставили его в пример, как образцового мужа. В те дни мы часто встречались с ним, и с каждым днем он все больше нравился мне. Я открывал в нем неожиданные для меня качества, удивлялся его знаниям и умению разбираться в самых сложных проблемах.

В то лето я приобрел открытый автомобиль «фиат», одну из первых моделей с обтекаемыми формами, привлекавший всеобщее внимание. Однажды Пако предложил мне поехать навестить нашу сестру Инесу, проводившую лето в деревне Маесту, вблизи Витории, где у нее был огромный и прекрасный дом. К Инесе я никогда не питал симпатии. Она казалась мне хмурой и злой, но из уважения к Пако я согласился. К тому же мы не виделись несколько лет. За это время произошло много событий, например мое серьезное ранение и др. Одним словом, у нас имелось более чем достаточно причин для волнующей встречи. Итак, мы подъехали к ее дому. Услышав шум автомобиля, Инеса вышла на балкон. Увидев мой «фиат», даже не поздоровавшись, она воскликнула: «Игнасио, откуда у тебя средства на покупку такой роскошной машины? Это же безрассудство для серьезного человека!» Я был поражен, возмущен и резко ответил, что поступаю так, как мне нравится, и не обязан отдавать кому-либо отчет в своих действиях, особенно ей. Во время разговора Инеса оставалась на балконе, а я сидел в машине и думал о том, чтобы возвратиться в Виторию, не заходя к ней в дом. Но дипломатично вмешался Пако, и мы отправились обедать. Эта сцена дает прекрасное представление о характере моей сестрицы. Но жизнь полна абсурдных вещей! Ее муж, Висенте Абреу, в то время майор артиллерии, симпатичный и веселый человек и талантливый художник, невероятно любил Инесу. Несмотря на ее характер, он, казалось, был счастлив. [124]