Джон Бэррон - Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко

Когда пришло время собирать урожай, Фред нанял временных рабочих, с ближайших ферм пришли комбайны, и в течение трех дней 400 акров высокой зеленой кукурузы превратились в ровный скошенный луг.

Вечером, когда работа прекращалась, они сидели на крыльце и пили холодный сидр. Он напоминал Виктору домашнее вино, которым колхозники угощали курсантов авиашколы и студентов, отправленных под Армавир на уборку урожая. Человек склонен забывать плохое, и Беленко забыл о тоннах гниющих яблок, не довезенных до складов и магазинов, о системе, которая заставляла бросать горожан то на прополку, то на сенокос, то на уборку.

Какое это было хорошее время! Красивые девушки, свежие фрукты, колхозники к нам хорошо относились… Я хотел бы снова побывать в Армавире — хоть на один день, слышать вокруг себя только русскую речь…

Ему приснился страшный сон. Воронцов улыбался, подзывал к себе и тянул Виктора из комнаты. Тянул за цепь, обвязанную вокруг груди Беленко. „Пришло время, Виктор Иванович, вернуться домой! Пошли со мной, Виктор Иванович”. Беленко проснулся. Кажется, он кричал во сне: „Нет! Нет!”

Беленко пришел к заключению, что на ферме ему больше узнавать нечего. Кроме того, он убедился в ошибочности своих рассуждений насчет получения прав пилота. Работая на ферме, никогда их не получишь. Чтобы летать на коммерческих самолетах, и хотя бы для того, чтобы узнать Америку как следует, прежде всего нужно основательно изучить английский. А ему еще далеко до этого. Поэтому когда ЦРУ вызвало его в Вашингтон, чтобы с его помощью выяснить новые вопросы, относящиеся к советской авиационной технике, он решил совсем оставить ферму, поселиться в городе и целиком отдаться изучению английского.

По списку, который дал ему Питер, Виктор выбрал институт, специализирующийся в обучении иностранных студентов английскому. Прежде чем попрощаться с Беленко, Питер посоветовал ему купить машину и повез его к дилерам.

В этой стране купить машину так же легко, как буханку хлеба! Каждый хочет продать мне машину. Их не беспокоит, могу ли я заплатить сейчас сразу. Они согласны получить аванс — несколько сот долларов — и вы получаете автомобиль! Как они могут так доверять людям?

Мчась в своей новой машине на Юг по многорядной скоростной дороге, Беленко испытывал особое чувство свободы, переходящее даже в некоторую растерянность.

Все это говорили мне Питер и Анна. Вам не требуется ни у кого спрашивать разрешения ехать куда хотите. Имея машину и дорожную нарту, вы можете ехать днем и ночью, и всюду найдете еду и бензин. Как могут они позволить людям так свободно разъезжать по всей стране и ездить туда назад через границу?

Студенты института, куда поступил Беленко, съехались сюда из Азии, с Ближнего Востока, из Латинской Америки. Большинство относилось к учебе со осей старательностью; инструкторы постоянно твердили, что ключ к овладению английским — в напряженном труде. Студенты должны были восемь часов ежедневно практиковаться в английском, часто писали контрольные работы, а по вечерам готовили домашние задания. По мере того, как Беленко овладевал языком, росло его желание читать. Он приносил из библиотеки домой буквально охапки книг. Начал он с Орвелла, Кестлера и Джиласа, — эти авторы позволили ему до конца разобраться в сущности советского коммунизма.

Беленко решил снять дешевую квартиру в рабочем районе. Та, в которой он поселился, хотя и не очень просторная, была, с его точки зрения, прекрасной. Все в ней оказалось в исправности — кондиционер воздуха, плита, водопровод и канализация, мусоропровод. Беседуя и иногда попивая пиво с соседями, он узнал, что эти простые рабочие не только могут позволить себе снимать квартиру, как и он, за двести долларов в месяц, но и планируют в ближайшее время купить собственные дома. От них Беленко узнал также о порядках в американских профсоюзах, о коллективных договорах, забастовках, — и все это буквально потрясло его.

Советская печать изображала американские профсоюзы сомнительными организациями, послушными „капиталистам и продажным политиканам”, которые могли с помощью этих профсоюзов контролировать и держать в подчинении рабочих. Забастовки толковались как акт отчаяния, а не как одна из форм нормального рабочего движения. При этом считалось само собой разумеющимся, что на забастовщиков свирепо обрушивается полиция Как все это было далеко от подлинной действительности!

У Виктора сложились хорошие отношения с сокурсниками. Но близких друзей среди них у него не было. За исключением одной студентки.

Мария была настоящей южной красавицей с длинными черными волосами и темными глазами. У нее были полные губы, оливковый цвет кожи, она носила яркие платья. Существование этой девушки незаметно украсило его жизнь, и временами ему даже казалось, что библиотекарша, которая когда-то была так добра к нему, диковатому сибирскому мальчику, внешне была похожа на Марию.

Во время одной из студенческих дискуссий молодой иранец, владелец дорогого „мерседеса”, назвал американское общество „синтетическим” и погрязшим в материальных интересах. В доказательство он привел кока-колу, неоновые рекламы и мусор, выбрасываемый на ходу из машин и валяющийся вдоль скоростных автомагистралей. Беленко горячо возражал ему. — „Какое общество привело человечество в атомный век? Какое общество смогло высадить человека на Луну и доставить обратно на Землю? Если бы мы находились в вашей стране, Иране, нам бы, наверное, несдобровать после первой же критической фразы о ней и о ее правительстве, неправда ли? И потом, если это американское общество такое ужасное, почему мы все приехали сюда, чтобы учиться? Почему выбрали эту, а не какую-нибудь другую страну?”

Когда он шел после занятий к своей машине, Мария окликнула его. „Я согласна с тем, что вы сказали. Вы так хорошо, так убедительно говорили!” Завязался разговор. Они стояли вдвоем и разговаривали час, пока Беленко не опомнился. Он предложил пообедать вдвоем.

Мария попросила официанта принести ром и кока-колу. „Если бы иранец знал, как приятна такая смесь, он бы не ругал Америку”.

Отвечая на вопросы Виктора, Мария много рассказывала о себе. Ее родители владеют плантацией в Южной Америке, но она решила не оставаться дома, в сельской местности, а поступить в университет и научиться чему-нибудь действительно стоящему. Единственная практическая возможность для женщин в Латинской Америке — это преподавание или медицина, поэтому она решила стать учительницей. Может быть, она вернется все же домой: в той местности учителей не хватает. Здесь она занялась организацией помощи умственно отсталым детям, которым до сих пор уделяют, по ее мнению, недостаточно внимания.