Маргарита Рудомино - Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.

<…> Люблю, скучаю и хочу поскорее увидеться. Будь здорова. Пиши. Помни, что письма идут не менее 5-ти дней.

Твои В. и Р.

28. XI.28. "15"

Милая Ритенька! Ну, где же ты сейчас? Ты совсем меня сбила с толку, и я не знаю, где ты и когда и куда едешь. <…>

Какие у тебя теперь планы? Письма наши, вероятно, совсем поставили тебя в тупик. Не знаешь, что и делать? Да? Бедненькая! Мне ужасно досадно, что своими письмами мы лишили, вероятно, тебя покоя, столько необходимого при пребывании в чужой стране, да еще и в одиночестве. Но, родная, я считаю, что тебя необходимо держать в курсе дел. <…> Устав Библиотеки еще не рассматривался. Деньги на ремонт твоего помещения и на переезд еще не отпущены и т. д. Все это идет своим чередом, но, конечно, все это разрешалось бы лучше, если бы ты была здесь. <…> Твое веское слово, твое освещение вопроса, это не то, что может дать, например, Елена Емельяновна. Конечно, очень ценно будет в твоем докладе сообщение, что Библиотеку знают в Париже, что к ней относятся со вниманием. Выясни этот вопрос и в Берлине. Конечно, используй свое пребывание получше, чтобы взять от поездки maximum, но долго не засиживайся. Виделась ли ты с Мартелем[12]? Вероятно, он тебя не застанет! Хорошо было бы, чтобы он или кто-либо другой написал что-либо о своих московских впечатлениях.

Итак, никаких тревог в тебя вселять пока не собираюсь, но думаю, что действительно не стоит тебе особенно пересиживать. Сделай главное, да и обратно. Пиши, когда приедешь.

У нас все по-старому. Здоровы. Риночек здоров, весел. Все расспрашивает: "А как делается стекло? А как делается железо?" и т. д.

Целую тебя. Очень соскучился.

Хотим поскорее увидеть тебя. Твои В. и Р.

P. S. Была ли у Лёли? Как здоровье?

Твой В.

В свою очередь я старалась держать коллег и близких в курсе моих дел.

Париж, 2-го дек. 28 г.

Милые мои библиотечные, давно Вам не писала и ничего от Вас не имею. Как видите, застряла в Париже из-за тысячи дел. Связалась с Pathe, с граммофоном, специальной мембраной, "Photoscopie" и др., добилась разрешения Торгпредства. Америк, библиотека в Париже делает нам подарок — 500 английских книг последних изданий и т. д. и т. п. В общем, по-моему, я так работала в 1922 г. Помните, Галина Семеновна

(Орловская. — МР.) и Елена Емельяновна (Киричинская. — МР.), как мы книги таскали? Устала, нанервничаласъ безумно. Об обратной поездке думаю как о ка-ком-то счастье. И с ужасом думаю о Берлине, что там придется это все повторить. Не думаю больше 2-х недель пробыть, плохо со здоровьем, плохо с деньгами.

А что у Вас слышно? Беспокоюсь я здорово о Библиотеке и о Курсах. Уехала в самый разгар и месяц не имею никаких новостей. Не балуете Вы меня вестями! Буду думать, что все благополучно.

Париж более или менее знаю. Успела посмотреть, для моего "свободного" времени, много. Но я так устаю, что не в состоянии осматривать город и его изучать. Одно время у меня настроение поднялось, а сейчас, наверное, под тяжестью работы опять падает. Но надо сказать, что французы, вопреки всяким ожиданиям, принимали меня чудно. Хотела бы, чтобы так было и в Берлине. К шуму, блеску, освещению, магазинам я так привыкла, что не замечаю. Наверное, в Москве это будет заметней. Представьте себе, я постриглась, но не изменилась. Как это ни странно, но стрижку (как бы своего изменения) я не замечаю.

Привет всем, всем, всем. Пишите, а то приеду, плохо будет!

Ваша М/Рудомино.

Берлин, 11. XII.28 г.

Милые мои библиотечные, только теперь узнала о Ваших невзгодах, вернее, наших. Приехав в Берлин, получила сразу 21 письмо. Потребовался весь вечер на прочтение. Вы мне недоговариваете что-то. Судя по Мартелю, я представила себе худшее. Милые мои, ведь это восемь лет идет, только в разных степенях. Нельзя так близко это к сердцу принимать. Я считаю, что если нам удалось раньше выкручиваться, то теперь, когда все на рельсах и все не в будущем, а в настоящем, доказать не так трудно будет. Только доказывать надо и бороться. Это главное. И об этом я с ужасом думаю, т. к. устала невероятно. Я столько работала в Париже, что меня уже не хватает. Надо сделать перерыв. Я не свалилась, но сваливаюсь. Ослабла настолько, что боюсь одна переходить улицу. Возможно, что это временно. Вчера я весь день пролежала и сегодня сделала глупость, побежала, а вечером предстоит ужин в Malin-Verlag. Отказаться поздно.

Приехать рассчитываю к 20-му, но если надо раньше, телеграфируйте. Я думаю, что у нас так быстро дела не решаются! И я не опоздаю. Хотя Вам виднее — не думайте долго и телеграфируйте.

Советовать что-либо боюсь, пожалуй, лучше выжидать и продолжать текущую работу. На монастырь, конечно, соглашайтесь. По-моему, это очень хорошо. Вот что с Центральным библиотечным коллектором — не знаю, если можно, освобождено, переезжайте. Делайте так, как будто ничего не было.

Поеду к Hiersemann'y на днях. Переведены ли предметы "золотого фонда" в Париж? Я-таки заказала пишущую машинку, граммофон, Photoscopie и др., получив от Торгпредства разрешение.

Духом не падайте, ничего страшного не случилось. Неужели не привыкли! Привет всем, всем, всем.

Ваша М. Рудомино.

P.S. Расписку посылаю Баграту Сергеевичу[13].

Василий Николаевич писал из Москвы в Берлин:

Москва, 16.XII. 28 г.

Моя миленькая! Что же это ты вздумала болеть? Это очень с твоей стороны нехорошо, и я очень беспокоюсь. Как себя чувствуешь сейчас? Лучше? Когда собираешься домой? Здесь положение вполне благополучное. Разговаривал с Павлом Захаровичем, Баграт<ом> Сергеевичем, оба говорят, что до праздников приезд твой не нужен. Но после праздников все ждут тебя с нетерпением. Но, кажется, больше всех ждет Елена Емельяновна. Она только и поддерживает себя мыслью, что ты приедешь в середине этой недели. Так что мы уже решили ее и не огорчать и говорили ей, что ты будешь числа 20-го декабря. Итак, жду тебя между 22-ми 27-м декабря. <…> Да, тяжелая прошла осень — скучная, серая, одинокая, без улыбки, без ласки… Жду твоего приезда, как чего-то светлого, что украсит жизнь, сделает ее человеческой, даст ей интерес, кроме одной работы.

Риночка здоров, хотя немного простудился и кашляет. Но без температуры. Решил его дня на два задержать дома.

Сегодня мой, в некотором роде, юбилей — пишу тебе 20-е письмо. За всю жизнь, вероятно, не написал столько писем, как за эти 2 месяца. Два месяца!.. Подумать только, уже два месяца мы с тобой не виделись!.