Роксана Сац - Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре

— Дима, корова! — мыло она уже съела и, пуская огромные пузыри, взялась за полотенце.

— Отдай! Возьми! Отбери у нее! — завопил Дима, сам не делая к корове ни шагу. — Оно же казенное! (полотенце было из гостиницы).

Все же смех дамочек подвигнул его на решительные действия, он вытянул из коровьей морды зеленое изжеванное полотенце и направился обратно. Но не прошел и десяти шагов, как вновь отчаянно завопил: на него налетели невесть откуда взявшиеся пчелы. Отбиваясь от них, забыв про раненую ногу, он с редким проворством добрался до дома и успокоился лишь тогда, когда Иван Петрович в утешение напоил его настоенной на каких-то травах и меду водкой.

Эта незатейливая история дала мощный толчок Диминой фантазии и в его рассказах обросла такими героическими подробностями, что даже я порой начинала верить в его былинные подвиги во время нашего путешествия. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», — любила повторять мама. Став первой слушательницей его рассказа, она почти всерьез заметила:

— Прекрасная история, и ты себя в ней прекрасно проявил. Но я тоже кое-что сделала: принято решение начать работы по открытию в Алма-Ате Первого детского театра Казахстана.

Мама умела увлекать и увлекаться. Дима был одним из ее увлечений, но увлечение не всегда любовь. А всю свою страсть, всю безмерную любовь она отдавала делу своей жизни — театру для детей. Она создала их несколько, и было впечатление, что они так же преданы ей, как она им. Когда ее посадили, загорелся Центральный детский театр. Несколько лет продолжалась реконструкция Камерного музыкального театра на Никольской, где до этого помещался наш детский музыкальный, но накануне новоселья, неизвестно отчего, возник пожар. И вот совсем недавно, приехав на празднование 50-летия первого тюза Казахстана, я стояла на его пепелище. Чудо-здание сгорело сразу после того, как маму «съели» чиновники от искусства и примкнувшие к ним коллеги, и она вынуждена была покинуть Алма-Ату. Теперь русский и казахский тюзы сосуществуют в помещении бывшего театра драмы. Работают успешно.

Но я вспоминаю наше здание и наш театр.

Утром школа. После надо зайти на базар купить или обменять что-то на еду — хозяйство нашей семьи на мне. Конечно, необходимо отоварить хлебные карточки, а это часовые очереди. Еще приведение в порядок маминых платьев — она обращается с ними довольно небрежно и все время меняет. Но все это между главным — между репетициями и работой на стройке нашего театра.

Мама удивительно умела превращать НЕТ в ЕСТЬ, НЕЛЬЗЯ в МОЖНО и добиваться своего не БЛАГОДАРЯ, а НЕСМОТРЯ НА… Только-только чиновники, мечтающие спустить создание театра на тормозах, находят подходящий аргумент — в Алма-Ате нет пустующего здания под будущий театр, как она им на это здание указывает — бывшей киностудии. Новый аргумент — оно так разрушено, что нельзя восстановить. Но главное архитектурное управление уже ее союзник и берется это сделать. Несмотря на все новые аргументы и новые препятствия, здание укрепляется, реконструируется, украшается, и близится день, когда в нем появятся первые зрители. Они увидят золотой зал, с казахским орнаментом и непревзойденным творением великого скульптора Иткина (в то время он отбывал ссылку в Алма-Ате и был беднее последнего нищего) — деревянного Джамбула, сидящего на пороге казахской юрты. А поднявшись наверх, зрители попадут в уютнейший концертный зал в бело-розовых, как цветущий весенний сад, тонах, с барельефами Чайковского, Бетховена, Моцарта, Шопена. И наконец, — большой театральный зал с красивейшим занавесом, на котором вытканы шелком взявшиеся за руки мальчик и девочка — русский и казашка. Как только он раздвинется, начнется спектакль.

Но спектакль еще надо было создать. И рождался он в том же номере гостиницы «Дом делегатов», где мы жили. В Алма-Ате не было театральных училищ и студий, а значит, неоткуда было брать готовых артистов. Вернее, почти неоткуда. Кое-кто пришел из других театров драмы и даже оперы, кто-то даже прибыл из других городов и приходилось решать для них квартирный вопрос, но их было мало.

— Слушай, в твоем классе нет способных девчонок (школы тогда были мужские и женские), из которых можно сделать актрис? — спросила как-то мама.

— Думаю, есть.

— Продумай как следует и вечером приведи их к нам. Хорошо бы также зайти в соседние школы и разведать, нет ли там. Вообще сообрази сама и докажи, что ты моя дочь.

Это был ее способ воздействия на мою психику. Достаточно было сказать «докажи, что ты моя дочь», — и я расшибалась.

Вечером в нашем номере сверх-аншлаг. Дима распускает «павлиний хвост» перед хорошенькими абитуриентками, мама за роялем — ее актеры должны быть музыкальными.

На протяжении всех лет, что мне довелось быть с ней рядом, всегда поражалась ее «человековедению» — умению разглядеть в человеке его глубинную суть, о которой он подчас и сам не подозревал.

Две девочки перед ней. Одна миловидная, бойкая, на все вопросы отвечает складно, стихи читает громко, может и песенку спеть, и с подтанцовочкой пройтись. Другая сумрачная, насупленная, басню прочитала бесцветно, ну, кажется, совсем не интересная. Но мама первую отпускает, а со второй возится: предлагает одно, второе, третье, спрашивает, что мы проходим по литературе. Узнав, что «Грозу» Островского, предлагает прочитать монолог Катерины. Она начинает так же бесцветно, но потом увлекается, воодушевляется, преображается, а когда заканчивает, на глазах слезы. Эта девочка потом стала одной из лучших актрис театра.

Первым спектаклем театра должна была быть «Красная шапочка» Е. Шварца. Но вот беда — нет у нас Красной шапочки. Девчонок способных в группе немало, но не Шапочки они, нет правды, точного попадания в образ. Уже на сцену вышли, три актрисы попеременно репетируют, а удовлетворения нет.

— Юля, поправь софит, — просит завпост.

— Какой? — свесилась сверху белокурая головка.

— Кто это? — спрашивает мама.

— Работник электроцеха.

— Пусть она спустится.

Девушка спускается. Хрупкая, маленькая, золотистые кудри и огромные голубые глаза.

— Юля, а ты не мечтала стать артисткой?

— Мечтала.

— Тогда приходи ко мне вечером домой.

Снова репетиции в номере.

— Я не могу разозлиться на Красную шапочку, я в нее влюблен, — басит Волк — Юра Померанцев.

Я тоже влюблена и, по-моему, мама, а уж дети!.. «Красная шапочка, какая ты хорошенькая!.. Как ты замечательно поешь!.. Красная шапочка, ты нам очень-очень нравишься!..» Ах, Юля, Юля, какая бы из тебя актриса вышла!.. Но неудачное замужество, роды — и осталась только Красная шапочка.