Иван Стаднюк - Человек не сдается

Ускоренным шагом шли в глубь леса, стараясь скорее оказаться подальше от речки, и напряженно прислушивались к тому, что делалось там, на переправе. Не прибьет ли плот к берегу? Не заметят ли его фашисты раньше времени? Но не должны бы. Русло речки прямое, и туман такой - в двух шагах ничего не видно...

В стороне переправы по-прежнему урчали моторы, раздавались выкрики команд. И вдруг лес озарился яркой вспышкой. Кажется, в чистом небе полыхнула молния. И тотчас тяжелый грохот подмял, сдавил все живое. Дохнуло упругим ветром, всколыхнуло на полянах туман. Грохот оборвался, а затем снова родился где-то впереди, в лесной чаще. Но это уже было эхо.

Моторы на переправе утихли, и оттуда донеслись истошные вопли. Было ясно, что плавучая мина достигла цели...

Когда рассвело, отряд находился уже далеко от деревни Залужье. Над лесом несколько раз пролетал самолет-разведчик, и Маринин отдал приказ усилить маскировку.

В это утро еще одно событие взволновало отряд.

Дозорные наткнулись на дом лесника, и, когда доложили об этом Маринину, он принял решение наполнить фляги колодезной водой - всем уже надоела пахнущая болотом и торфом речная вода.

Сержант Стогов зашел в дом, чтобы попросить ведро, и вдруг увидел там... пулеметчика Ящука, сбежавшего из отряда. Ящук, переодетый в измятый гражданский костюм, заросший и усталый, сидел за столом и жадно хлебал щи. У печки возилась старуха хозяйка.

- Руки вверх! - грозно скомандовал дезертиру Стогов.

Под ружьем привел Ящука к месту стоянки отряда. Его тотчас окружили солдаты.

- Братушки... товарищи... - срывающимся голосом шептал Ящук, затравленно озираясь по сторонам. Вокруг - хмурые лица, негодующие глаза.

- Змея тебе товарищ! - оборвал его Маринин. - Куда собрался?

- У меня дом рядом... Мать старая, куда же я пойду с вами? - Ящук упал на колени, поднял трясущиеся руки. - Братушки... Пощадите...

- Шкура!

- Предатель!

- Пулю ему! - раздавались возгласы.

- Становись! - сурово, отрывисто скомандовал Маринин отряду. Равняйсь!.. Смирно!.. - Затем повернулся к Ящуку, все еще стоявшему на коленях: - Встать!

Вид дезертира был жалок - у него тряслись колени, руки, дрожали губы, глаза безумно метались из стороны в сторону.

- Военную присягу принимал? - спросил Маринин. Потемневшие глаза Петра - грозные, колючие.

- Принимал... - еле выдавил из себя Ящук.

- Как наказать предателя? - обратился младший политрук к отряду.

- Расстрелять! - твердо ответил Стогов.

- Расстрелять, - повторил Скориков.

- Расстрелять... - прошептал Либкин.

- Расстрелять... Расстрелять... Расстрелять... - перекатывалось от человека к человеку вдоль строя. Лица людей суровые, полны решимости и воли. Нет, это не остатки разбитых войск, не деморализованные силы. Это солдаты, которых ничто не сломит.

- Именем Советской Родины приказываю: расстрелять дезертира Ящука! сухо произнес Маринин.

- Расстрелять из его же пулемета, - добавил кто-то.

- Братцы... братушки! - Яшук ляскал зубами, задыхался. - Как же так сразу?.. Братушки... пощадите... Я в бою лучше, я что угодно сделаю...

Но ни тени сочувствия в десятках глаз. Только презрение и ненависть. И Ящук, точно в нем что-то надломилось, безвольно уронил голову, обмяк весь. Он понял, что пощады не будет.

Короткая пулеметная очередь оборвала жизнь дезертира.

Тревожно шумели ели... Отряд продолжал путь.

Маринин вел своего коня на поводу и поддерживал разговор с Либкиным. Семен, впервые видевший, как расстреливают человека, не мог прийти в себя.

- Как можно в такое время дома отсиживаться?! - возмущался он. - И вообще... Побыл я одну ночь в руках фашистов и многое понял... Не умели мы ценить ту жизнь, которой жили.

- Положим, не все не умели, - перебил его Петр.

- Не знаю, кто как. Я о себе скажу, - волновался Либкин. - Вот призвали меня зимой в армию, и я готов был жалобу писать. "Какой же из меня, очкарика, военный?!" - думал я. А сейчас понимаю: не хотелось мне расставаться со всем привычным. У меня в Нежине семья, квартира большая, старики родители... Хорошо жилось. Каждое лето в Одессу или в Крым на курорт ездили.

- А я никогда моря не видел, - вздохнул Маринин.

- Да ну?..

- Во сне только видел море, курорт, - продолжал какую-то свою мысль Маринин. - Бывало, мальчонкой, проснусь и думаю: стать бы мне сразу большим и сильным да поехать к морю...

- Летом красота там! - заметил Либкин.

- Я в селе рос. В селе самая работа летом. - Петр вздохнул. - А о курорте слышал я от нашего сельского фельдшера. И мечтал: стать большим, поехать к морю, отыскать тот курорт, где от туберкулеза лечат, и свезти туда мою покойную мать... Туберкулезом она болела...

- А я все о том, - перебил Либкин, - что не всегда ценили мы блага, которые нам дала Советская власть. Полагали, что иначе и быть не может. Понимаешь?.. А я понимаю. Я особенно понял, когда фашист начал бить меня в морду и обзывать всякими непотребными словами. Я даже ужаснулся, что кто-то, оказывается, еще может так обращаться с человеком. Это же ужасно! Он себя считает человеком, а тебя скотом и заявляет, что тебе нет места на земле.

- В том-то и дело, - согласился Петр. - Драться надо... Иначе ни тебе, ни мне, никому, кто не захочет быть рабом, не найдется места под небом. В землю вгонят нас фашисты.

- Вот-вот! Я об этом и говорю. Фашистов мы победим, это факт. Но это еще не все. Ведь что было? Жили мы настоящей жизнью, а все же исподтишка поругивали ее. То нам не нравилось, что на базаре сало без шкурки продают, то в поездах казалось слишком тесно... Нет, побьем немцев, приеду я в свой Нежин, соберу родню и скажу: давайте жить лучше.

- В общем, ты правильно мыслишь, Семен. - И Маринин дружелюбно похлопал Либкина по плечу. Ему все больше нравился этот добродушный и откровенный человек.

27

Надвигался вечер, неся желанную прохладу.

Петр Маринин, взобравшись на грушу-дичок, что росла на опушке соснового бора, пристально всматривался в сторону недалекого села. Хорошо бы заскочить туда ночью да пополнить скудные запасы продуктов. Но надежд мало. По дороге, огибавшей село, часто проходили колонны грузовиков. Многие из них сворачивали на проселок, нырявший в невидимый отсюда овраг, над которым возвышалась четырехгранная верхушка трубы какого-то небольшого завода, не обозначенного на карте Петра. Что там, в овраге?

Было видно, что по селу разъезжают мотоциклисты, прохаживаются солдаты. Да, пробираться в село опасно.

Вдруг откуда-то со стороны донесся женский голос - протяжный, плачущий. Вскоре Петр заметил и саму женщину. Она вышла из лесу немного впереди того места, где залег отряд, и направилась через луг, поросший мелколесьем, к деревне. Вслушавшись в причитания женщины, Петр разобрал слова: