Анри Труайя - Александр II

Глава Х

Русско-Турецкая война

Как Александр и предвидел, Парижский договор 1856 года не стал подлинным решением «восточного вопроса». Да, за годы, последовавшие за его подписанием, не было крупных военных конфликтов. Даже восстание на Крите в 1867 году не особенно встревожило правительства европейских стран. Однако, несмотря на все официальные соглашения, Россия не могла отказаться защищать православных подданных Оттоманской империи. Российские дипломаты то и дело подавали султану протесты по поводу бесчинств, творимых в населенных славянами провинциях Турции. Это чрезвычайно раздражало турок, которых поддерживали англичане, опасавшиеся российской конкуренции, с которой они уже столкнулись в Средней Азии. В 1875 году ситуация на Балканах резко обострилась вследствие восстаний в Боснии и Герцеговине, а затем в Болгарии. В дополнение к регулярным войскам Турция ввела туда нерегулярные части, сформированные из головорезов, «башибузуков». Те устроили массовую резню славян, что вызвало негодование не только русских, но даже англичан. Все великие державы предпринимали попытки прекратить бесчинства на Балканах. Тем не менее Англия продолжала тайком оказывать поддержку султану. Дизраэли открыто критиковал «политиков, которые, руководствуясь самыми гуманными чувствами, мешают правительству защищать жизненно важные интересы Великобритании». Международная напряженность в подобных обстоятельствах не могла не возрасти. В знак солидарности с братьями-славянами Черногория и Сербия объявили Турции войну.

Сербской армией командовал русский генерал Черняев, покоритель Ташкента. Вторгшись в Турцию, он не сумел прорвать оборонительные линии неприятеля, отошел к границам и закрепился перед городом Алексинац, являвшимся ключом к долине Моравы. 31 октября 1876 года Алексинац пал, турки проникли на сербскую территорию, путь на Белград был открыт. Александр, находившийся в этот момент в Ливадии, в Крыму, направил в Стамбул ультиматум с требованием согласиться на заключение перемирия в течение сорока восьми часов. Султан уступил. Сербия была спасена. Царь дал английскому послу слово чести, что не собирается захватывать Константинополь и в случае необходимости ограничится оккупацией Болгарии.

Такая сдержанность резко контрастировала с патриотической лихорадкой, охватившей Россию. По всей стране создавались «славянские комитеты», которые занимались пропагандой и собирали денежные средства для повстанцев. Многие уезжали, чтобы вступить добровольцами в сербскую армию. В прессе Аксаковы, Катков, Достоевский и сотни других известных людей настаивали на неотложности православного крестового похода. Во всех слоях общества – среди дворян и крестьян, интеллигенции и купечества – кипели бурные страсти. Всюду только и слышались разговоры о покорении Константинополя, о превращении Святой Софии в православный храм, о миссии русского народа. Аксаков пишет: «История Россия – святая история. Ее следует читать, как жития святых».

Никогда со времен польского восстания 1863 года, когда страну захлестнула волна патриотизма, Александр не отмечал вокруг себя такого единодушия, такого порыва национальной религиозности.

Будучи от природы миролюбивым человеком, он боялся, как бы война не расшатала основы нового административного и социального порядка, который он с таким трудом создал. Он заявил представителям дворянства и городского собрания Москвы: «Я знаю, что за мной весь наш народ, и вместе с ним сострадаю нашим братьям по крови и вере. Но для меня превыше всего интересы России, и мне не хотелось бы, чтобы проливалась русская кровь… Я желаю заключить общее соглашение, но если мы не получим необходимых гарантий, мне придется действовать в одиночку. Я убежден, что в этом случае вся Россия откликнется на мой призыв».

На самом же деле Александра терзали воспоминания о его отце, Николае I, который во время злополучной Крымской войны оказался один на один с объединившейся против России Европы. Кошмар турецкой западни преследовал его по ночам. Он говорил о своих страхах с министрами со слезами на глазах. Через свою дочь, теперь Алису Гессенскую, он передал королеве Виктории: «Мы не можем, мы не хотим ссориться с Англией. С нашей стороны было бы безумием думать о Константинополе и об Индии». В надежде оказать давление на Турцию, он добился созыва конференции послов в Константинополе. Эта конференция, собравшаяся в начале 1877 года, потребовала от султана положить конец зверствам, чинимым его войсками, и незамедлительно провести реформы в славянских провинциях. Переговоры зашли в тупик. Англия вела двойную игру. Александр обвинил Эллиота, британского посла в Константинополе, в том, что он «больший турок, чем сами турки». Он убедился, что Дизраэли пытается превратить решение «восточного вопроса» в дуэль между Россией и Англией и мечтает о том, чтобы Турция нанесла России поражение, еще более страшное, чем поражение в Крымской войне. «Мы искренне желаем реального улучшения положения христиан, в то время как другие удовлетворяются ничего не значащими обещаниями Порты» – пишет он своему сыну Владимиру.

В конце прошедшего года в России уже была проведена частичная мобилизация. Согласно секретной информации, полученной султаном, русские не были в достаточной степени подготовлены к войне. Все говорило за то, что при первом же столкновении колосс на глиняных ногах должен рухнуть. Так что же тогда церемониться? 31 марта 1877 года в Лондоне был подписан протокол, представлявший собой не более чем резюме предыдущих переговоров. Поддерживаемая английской дипломатией, Порта отвергла его, как унижающий ее достоинство. В этот момент Александр находился в Кишиневе, в ставке своей армии. Он пишет Екатерине: «Я с удовлетворением отмечаю, что все меры приняты для того, чтобы войска двинулись вперед, когда последует приказ. Да поможет нам Господь, и да благословит наше оружие! Я знаю, никто лучше тебя не понимает, что сейчас творится в моей душе. Мне так хотелось избежать этой войны».

Тем временем было достигнуто тайное соглашение с Румынским княжеством о проходе русской армии через его территорию. 12 апреля (24 апреля согласно григорианскому календарю) 1877 года царь издал манифест, гласивший: «Глубоко убежденные в правоте нашего дела, вверяя себя милости Божьей и моля Господа благословить наши храбрые войска, мы отдаем им приказ перейти границу Турции».

Это решение далось Александру нелегко. У него было ощущение, что оно принадлежало вовсе не ему, а стало следствием развития событий, энтузиазма его народа и, вполне возможно, посмертной воли его отца. Бурные проявления радости, которые он наблюдал в каждом городе на обратном пути, то утешали его, то вновь вызывали у него тревогу. Он был недалек от мысли, что толпа всегда не права. В промозглой от дождя Москве, куда он прибыл 22 апреля, к десяти часам вечера все ведущие к Кремлю улицы были заполнены людьми, жаждавшими реванша за Севастополь. «На следующее утро, – пишет граф Дмитрий Милютин, – в залах дворца и соборах мы стали свидетелями неописуемого зрелища. После ответа императора, краткого, но достойного, на поздравления градоначальника и предводителя дворянства толпа бросилась к нему в едином порыве восторга. Лишь с большим трудом удалось остановить ее натиск… Когда он появился на Красной лестнице, воздух огласился долго не смолкавшими приветственными криками». В Санкт-Петербурге прием был не столь горячим, но никто не осмеливался критиковать новую военную авантюру, в которую втягивалась Россия.