Карло Гоцци - Бесполезные мемуары

Как и все актрисы Италии, Теодора не получила образования. Родившись в нищей семье, у вульгарной матери и пьяницы отца, с полудюжиной заброшенных сестёр, она провела детство, выполняя дома обязанности служанки. Некий Пьетро Росси, хозяин странствующей труппы, оценив её хорошую память и некоторые комедийные способности, выпросил её у родителей. Мать, обрадовавшись, что избавилась от своего чада, отправила дочь в мир без особых церемоний, лишь перекрестив ей лоб пальцем и произнеся такое поучительное благословение: «Уходи, зарабатывай свой хлеб и старайся не попасть обратно в семью, слишком накладно кормить тебя». Теодора с закрытыми глазами окунулась в театральную карьеру. Её природные способности, ее красота, молодость, одобрение публики и пример других актёров поддержали и развили её талант. Только отсутствие культуры, а также пылкий и опрометчивый характер моей протеже препятствовали её прогрессу. В общении эта молодая женщина не блистала ни яркой беседой, ни мыслью, ни проницательностью; но притягивала открытость, скромность, изысканность, которой бедность придавала пикантности; ничего, что отдавало бы богемным беспорядком; приятность речи, некоторая наивность, способность к имитации такая, что она могла в разговоре представить карикатуру на любого из своих товарищей. Мне в Риччи внушало уважение то, что она не была способна солгать, не покраснев и не смущаясь. Со временем я узнал, что это невольное пламя, озарявшее её лицо, когда она произносила ложь, происходило от досады, что не удаётся скрыть правду так хорошо, как ей бы хотелось. Часто она рвала в клочья своими прекрасными зубками старых друзей, некоторые из которых оказывали ей прежде услуги, и мне не достало ума представить, что такое случится в один прекрасный день и со мной, потому что суетность – одежда, от которой трудно избавиться; правда и то, что всегда легко и охотно ощущаешь себя более уважаемым, чем другие люди! Никогда не мог я убедить Риччи потратить час на чтение хорошей книги, изучение французских классиков, она ни строчки не написала, чтобы овладеть орфографией. Увещевания, просьбы, упреки – все было напрасно. Она ссылалась на заботы о домашнем хозяйстве, и если я пытался в нашем разговоре задеть по крайней мере одну просветительскую тему, как я поступал с другими актрисами, она демонстрировала столько скуки, нетерпения и неприязни, что, чтобы не возвращаться к пустякам, я почитал себя счастливым обсудить некоторые из ролей, которые она должна играть. Основные темы, предлагаемые мне к обсуждению, были ограничены туалетами, в ходе консультаций с вечным зеркалом: композиции из кружев, смена лент, выбор тканей… Эта глупость была роковым препятствием на пути прогресса актрисы. Разумеется, были и успехи в исправлении недостатков, в личных триумфах; но если актриса щеголяет, выпрашивая аплодисменты, лорнируя публику, то – гений засыпает, жест становится ложным, акцент теряется, роль уже не играют, а читают, и Истина, видя, что над ней издеваются, пугается как птица и улетает, взмахнув крылом. Иногда я высмеивал свою протеже за мелкие цели, что ставили перед ней её амбиции. Спор разгорался. Шпоры моих шуток порой вырывали из уст разгневанной женщины глубокие и ужасные слова: «Если бы, находясь на сцене, – сказала она мне однажды, – я думала только о моей профессии, мне пришлось бы вскоре умереть от голода с моим недостаточным заработком». Я был возмущен этими дурными мыслями, и красавица, стыдясь своего порыва, заверила меня, что говорила это в шутку. Я отошел от неё, встревоженный и шокированный, я стал смотреть за её поведением более пристально и, видя ее хозяйственной, экономной, воздержанной, всегда дома, скромной в речи и в манерах, раскаялся в том, что осмелился подозревать её из-за неосторожного слова. Я представлял себе, что, добиваясь для неё увеличения заработка, убеждая тратить его более осмотрительно, давая ей хорошие советы и направляя её чувства и мысли в похвальном направлении, я кончил бы тем, что изгнал бы из её души пагубные представления, которые она впитала с детства. Тщетные иллюзии! Малые ростки часто содержат в себе смертоносные яды. Глаз мужчины близорук, когда он смотрит в сердце женщины. Шесть лет усилий, стараний, благодеяний и дружбы не стоили и соломинки против отравы, что этот ребенок всосал с молоком матери.

Глава XIX

Грустные мысли, порожденные тридцатью локтями атласа

Когда репутация синьоры Риччи как известной актрисы была водружена на бронзовый пьедестал, её товарищи яростно напали на неё со стороны морали. Они рассказывали галантные анекдоты, порочащие её добродетель и ее прошлое. Чем больше демонстрировалась патриархальная честность труппы, тем больше набирали силу сплетни. Бедная Теодора по-прежнему пользовалась моей защитой и, как истинный Дон Кихот, я оставался ее рыцарем. Её поведение было безупречным с момента прибытия в Венецию, и ненависть, которую я испытываю к любой несправедливости и преследованию, даже в большей степени, чем моя симпатия, заставляли меня давить змею клеветы. Обо мне было известно, что я не стал бы поддерживать тесных отношений с личностью испорченной: мои ежедневные визиты к приме были очевидным свидетельством против клеветнических наветов её врагов. Я публично провожал свою подопечную на прогулки и в театры. Я представлял ей образованных мужчин, аристократов, талантливых художников. Я упрекал ядовитые языки в низости их поведения по отношению к коллеге, так что скандал постепенно пошел на убыль. Теодора общалась с несколькими умными женщинами. Её приглашали на обеды, мне делали комплименты по поводу её манер, ее достойного вида, и вскоре она заняла заметное место в хорошем обществе. Все это время я получал анонимные письма, в которых мне предсказывали в будущем самые печальные разоблачения. Мне давали не более года до момента, когда я горько раскаюсь в своем участии в судьбе этой развратной женщине. Подобные трусливые предупреждения возбуждали только моё отвращение. Кто знает, откуда шли эти клочки бумаги? Но анонимные листки, выдававшие ревнивый гнев и ярость завистников, лишь стимулировали мое желание помочь невинности. Я отстаивал у Сакки дела моей подзащитной, и добился для неё повышения вознаграждения на сто дукатов. – «Синьор граф, – сказал старый директор, – я даю согласие на эту жертву, чтобы вас уважить, но вы увидите, что требования юной особы отныне не будут иметь удержу». Сакки не ошибся. Риччи, увидев, что она необходима труппе, чествуема публикой, вскоре возымела более высокие претензии, но, согласитесь, можно ли винить ее за желание быть оцененной в соответствии с достоинствами и полезностью? Она занимала, с момента своего дебюта, квартиру темную, жалкую, в полуразрушенном доме. Могла ли она вершить судьбу компании из недр этого логова! В желании дышать чистым воздухом и жить в пригодном для обитания месте нет никакой крайности.