«Коль дожить не успел…» Воспоминания о Владимире Высоцком - Игорь Васильевич Кохановский
Я знал, что ты подспудно ревновал
Меня к успеху песни моей главной,
Чья популярность, как любви запал,
Взорвавшись, разливалась, точно лава.
Помню – ну и злость меня взяла! —
Я позвонил, чтобы отбрить за это,
Сказав в сердцах: «Васек, что за дела?
Причем тут ты и мое «Бабье лето»?»
Ты залепетал: «Прости, Васек!
Так получилось, видно, бес попутал,
Порой и самому мне невдомек,
Что я несу со сцены, пьяный будто.
На днях прислали из ВААПа мне
Письмо, где среди списка моих песен
Есть и твоя. Чтоб мне не быть в говне,
Давай махнем в ВААП сегодня вместе,
И при тебе я напишу вердикт,
Что «Бабье лето» не мое, вестимо…»
Таким был мимолетный наш конфликт,
Хотя моя досада объяснима.
Мы съездили в ВААП. Он написал
На бланке сей внушительной конторы,
Что песня не его. Таков финал
Почти что назревавшего раздора.
В дальнейшем эта подпись помогла
Мне узаконить авторство на песню,
Изъяв ее из-под его крыла,
Ибо концерт пластинкой стал известной.
А разошлись мы с ним, когда слегка
Стал смотреть он на мои потуги,
Не могу сказать, что свысока,
Но как смотрят только на досуге.
За его привязанность ко мне
Я прощал ему грехи-изъяны,
Что вскрывались в трезвой тишине,
Лихо укрываясь в нем по пьяни.
Он вроде был готов не напоказ
Пожертвовать последнюю рубашку,
Но лишь для того, чтоб в энный раз
Изобразить житуху нараспашку.
Он мог наобещать вам сто пудов
Того, о чем вы даже не просили,
На вас обрушив кучу красных слов,
Чтоб только в сей миг выглядеть красиво.
Он подарить под настроенье мог
Что-то, щедротою ошарашив,
А назавтра, подыскав предлог,
Просил вернуть подарочек вчерашний.
Нисколько не тушуясь от того,
Что поступать так явно неприлично,
Хотя умом в сей миг, скорей всего,
Не глупый же, все понимал отлично.
Главным для него была игра
В дружбу, в буффонаду, в благородство,
Прочее мелькало, как мура,
Вовсе не достойная потворства.
Он был как человек непрост весьма,
И с ним бывало часто неуютно,
Когда он, как капризная зима —
То в оттепель уйдет, то в холод лютый.
Да, он умел очаровать людей
Мужской и бесшабашною манерой,
А что несимпатично было в ней,
Неважно в наши дни уже, наверно.
Его бездомность – многих бед причал,
Оставшийся в былом, но все же, все же…
Со временем талант его крепчал,
Он постепенно чувствовать стал кожей,
Что жжет своими песнями сердца,
И это пламя всем необходимо
Не то чтобы как слово мудреца,
Но как вздох-выдох посреди малины
Удушья непроглядного «совка»,
С которым он наладил было связи,
Когда чья-то незримая рука
Ему служила верно тайной мазой.
В нем был обыкновенный эгоизм
Как запоздалое самосознанье,
Что он теперь для всех, как главный приз
За их обвороженное вниманье
К нему, кумиру миллионных масс,
Представшему одною из отдушин
В эпоху, утвердившую маразм…
Такой эпохе бард-мессия нужен.
Была любовь к Марине – словно стон…
Но их роман, как блеск его сюрпризов,
Напоминал, как все, что делал он,
Игру с судьбой и ей же дерзкий вызов.
Мол, вот какая мне нужна жена —
Кинозвезда, красотка, иностранка,
И пусть мне вся завидует страна,
Ведь зависть – популярности изнанка,
Где пересудов суетный искус,
Как жареная притча во языцех,
И вся шумиха эта только в плюс,
В ее соку так сладостно вариться…
Их связь необъяснима, как тайфун,
Что набирает мощи постепенно
И переходит медленно в канун
Взаимной страсти сказочного плена.
Неистовым напором сражена —
В нем виделась его мужская сила,
И, как гитары чуткая струна,
Она ему сдалась и полюбила.
Было что-то в их шальной любви
От порыва взбалмошного ветра,
Что решает прихоти свои
В пику всем любым табу и вето.
Как же на свидание рвались,
Как опустошались расставаньем,
Словно всякий смысл теряла жизнь,
Их разъединяя расстояньем.
Ты попросил однажды – сам не мог —
Встретить в Шереметьево Марину…
Едва она ступила на порог
(Я и сегодня вижу ту картину),
Вы бросились друг к другу, словно хош
Вмиг позабыл про нетерпенья кризис,
И вас обоих просто била дрожь,
Заждавшуюся предвкушая близость.
И вам плевать, что кто-то рядом был,
Вы попросту меня не замечали,
Вас захлестнули враз азарт и пыл
Страстей, что утоляли все печали.
Свидание звучало, как припев
Песни, что благословлялась Богом…
От любви к Марине ошалев,
Ты уж не был одиноким волком.
Ваша ослепительная связь
Виделась не то, что эпатажем,
Но шумихой все же взорвалась
В сереньком «совке» тогдашнем нашем.
Но параллельно быть еще могли
Интрижки или разовые ходки,
Без коих ты – как лодка на мели,
Ты не был никогда такою лодкой…
Матушка моя, журя порой
За то, что ты был вечный полуночник,
Бывало, спросит шуткой озорной:
– Ну, как дела, шалун-многостоночник?
