Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира

– Разрешите здесь переодеться? – несмело спросил я, копаясь в рюкзаке.

– Валяйте, пока никого нет,- сказал кладовщик!

– Можно,- милостиво согласился и надзиратель! Вот тут рядом специальный тамбурок есть и скамейка! Там и переоденьтесь.

Я разделся догола. Взамен истлевших трусов и майки надел пару нательного и пару теплого белья, знаков волнующе пахнущего домашним шкафом. Потом рубашку, костюм и демисезонное подержанное пальто. Заскорузлые носки сменил теплыми, маминой вязки, а вот моих охотничьих сапог почему-то в мешке не оказалось, и пришлось надеть те же парусиновые туфли… Сунув на всякий случаи папиросы и батон в карман, я завязал мешок.

Много позже, когда я был уже в лагере, мать писала на мой вопрос, почему в передаче не было письма: его изъяли, когда принимали передачу, а список вещей писала какая-то женщина там, в приемной, одна из заплаканных…

– Ну как, довольны передачей? – спросил провожатый, дымя свежей «Беломориной» у притолоки тамбура.

– Конечно, доволен, но я полагал, что коль скоро вызывают на заседание «тройки», то все эти вещи могли бы подождать и дома…

– Какой еще «тройки»? – подняв брови, уставился на меня проводник.

– Ну, той, что рассматривает дела политических… Из трех человек.

– Здесь никаких «троек» нет, ни человечьих, ни лошадиных. А та, что в области, до той, милок, песня еще длинная. Вот свезут отсюдова в пересыльную тюрьму в город Ленина, там, наверное, и объявят решение «тройки». А в общем-то эти дела меня не касаются,- сказал мой поводырь, и мы пошли дальше.

Пройдя короткий коридорчик и миновав еще две двери, мы очутились в широченном, конусообразном полуподвале, по всей вероятности дублирующем верхний «вестибюль».

В этом слабо освещенном, с низким потолком помещении, куда собирали заключенных для этапа, были лица, подлежащие суду особой «тройки». Было здесь и процентов десять уголовников, из тех, что числились на учете и подлежали суду «тройки» и изоляции как «социально-опасный элемент». Тут продержали нас до полуночи. Оказалось, что в подвале тоже десятки камер. Видимо, они тут были спешно оборудованы в связи с переполнением уже имеющихся.

Пользуясь тем, что надзиратели не могли удержать в Подчинении собранную здесь толпу в полторы сотни человек, мы начали самовольно отодвигать дверные запонки и заглядывать в камеры, чтобы найти знакомых.

Отовсюду слышались то и дело торопливые вопросы Этап пиков и окрики тюремных стражей:

– Демянские есть? А из района?

– Нет ли кого из Валдая?

– Лычковские имеются в вашей келье?

– Кому говорят, прочь от дверей!

– Из Старой Руссы нет ли кого? Старорусских?

– В карцер захотели, вместо этапа?! Назад… вашу мать!

– Кто, кто из Поддорья? Из какой деревни?

– Не знает ли кто о судьбе Кузьмина или Васильева? – кричал я.

– Видали Кузьмина…

– Кому говорят, там-тара-рам!-стараются перекричать нас мундиры.

– Кого, кого, говоришь, еще арестовали? – решится вопрос пожилого этапника.- Терешенкова? Когда? Вот дьяволы!

После тесных камер и допросов люди чувствовал. себя в этом подвале заметно свободнее. Камерне жизнь позади, терять больше нечего, все самое страшное вроде бы пережито, и плевать хотелось на истошный лай служак-надзирателей!

Лишь около полуночи, когда в этапный зал вошло два отделения вооруженных конвойных, молодых и сильных. Порядок был восстановлен. От дверей камер нас быстро оттеснили к середине и приказали построиться. Начал счет и отбор по отдельным спискам в группы по двадцать человек, а затем три первые группы вывели на широкий тюремный двор, торжественно залитый лунным электрическим светом.

Непривычный зимний холод подействовал на всех отрезвляюще, и все сразу приуныли.

– По машинам! – раздается негромкое распоряжение старшего конвоира, и отсчитанная двадцатка загомонивших узников поспешно полезла по узкой сход не в открытые кузова.

– Садись! – слышится новое распоряжение, и чертыхаясь и теснясь, приседаем на дно кузова. По углам – стрелки в полушубках с винтовками.

– Тихо! Прекратить галдеж!-обращается к ним старший конвоя и разъясняет:-Сидеть в машинах корточках, пригнув головы к полу. Голов не поднимать не оглядываться по сторонам! Всякое нарушение будет считаться побегом, а нарушитель убит на месте. Охрана знает, что может стрелять без предупреждения. Ясно.

– Ясно, ясно…

– Кого тут увидишь? Знают, дьяволы, когда вывозить,- ворчит кто-то позади меня.

– Трогай, передняя! – раздается последний приказ, и четыре машины с глухим урчанием ныряют в подворотню тюремной стены.

…Стесненную грудь распирает от свежего воздуха лунной ночи, под кузовом погромыхивают на прикатанном булыжнике скаты. Я мысленно слежу за курсом машины, зная город вдоль и поперек. Вот она миновала Соборный мост, что чуть выше слияния Полисти и По-русьи, свернула налево, идет по центру города между торговыми рядами и опять свернула налево, к Живому мосту. Медленно вкатившись на второй деревянный мост против здания райкома, на котором я четыре месяца назад стоял и думал свою первую горькую думу, машина покатила прямо к вокзалу…

Я еле заметно поворачиваю голову и вижу над собой в последний раз в этом городе звездное небо, мелькающие редкие и тусклые фонари и холодный лик пятнистой луны.

Один из стрелков, заметив мое движение, угрожающе шипит:

– Поворочайся у меня! Не оглядываться, голову вниз, я кому говорю, слышишь?

Наконец четыре первые машины остановились, рокоча моторами, и мы несмело подняли головы из согретых дыханием воротников. Три больших многогрузных вагона стояли перед нами на запасном пути, к одному из них приставлены сходни. В нем чуть брезжил свет фонаря.

Два сидевших позади охранника соскочили на снес и откинули задний борт подпятившейся к сходням машины.

– Вылезайте, и марш в вагон по одному! -И сразу же встали по сторонам трапа, не спуская с нас глаз, тогда как двое других в кузове держали нас под прицелом.

Отекшие от неловкого положения ноги едва повиновались, когда мы, неуклюже соскочив с машины, стали вбираться по широкому крутому трапу прямо в вагон. Все четыре машины разгрузились и отошли, сходни были отброшены, дверь с грохотом задвинулась, и мы услышали, как звонко упала тяжелая стальная щеколда в свое гнездо. Это кто-то из конвоиров, поднявшись по приставной лесенке, запер нас в промерзшем вагоне. Вот тюрьма на колесах!

Пока загружались другие два вагона, мы успели оглядеть свое временное пристанище. Поперек всего вагона , прибитые к полу, несколько рядов тесовых лавок на которых мы и разместились без особой тесноты.