Саймон Мюррей - Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Перестрелка продолжалась весь день. Стволы винтовок готовы были расплавиться, пулеметы «стен» шипели. Нам в помощь подбросили два пикирующих бомбардировщика. Они осыпали позиции арабов ракетами и полили напалмом, но без толку: те сражались по-прежнему. Вертолеты непрерывно обстреливали их из пулеметов, но тоже без особого успеха. Вся арабская сторона ущелья превратилась в пылающий ад, и трудно было представить, как там можно уцелеть. Но арабам это каким-то образом удавалось, и в ответ на сыпавшиеся на них бомбы они лишь усиливали пулеметный огонь.

Наступила ночь, а сражение не прекращалось. Над нами кружили самолеты «норд-норатлас», сбрасывая осветительные ракеты. Мы смертельно устали после проделанного накануне марша, умирали от жажды и, кажется, готовы были есть траву, но и арабы должны были испытывать то же самое.

Наши войска полностью окружили ущелье; около полуночи вертолеты доставили нам новые боеприпасы, но, конечно, ни грамма еды. Стрельба прекратилась лишь в три часа ночи, вскоре после того, как один из вертолетов упал в пылающее ущелье. То ли арабы подстрелили пилота, то ли в поднимающемся к небу столбе жаркого воздуха образовалась какая-то воронка. Однако самолеты продолжали освещать ущелье ракетами всю ночь, а мы по-прежнему сидели в своих укрытиях и наблюдали. У феллахов был однозначный выбор: либо попытаться улизнуть ночью, либо ждать неминуемой смерти с наступлением дня. Поэтому мы, напрягая зрение, старались уловить признаки какого-либо движения на их стороне.

Начало светать, но происходило это мучительно медленно. Мы с Колье по очереди спали. Подозреваю, что он переводил свои часы вперед, чтобы приблизить конец своей смены (у меня часов не было).

Затем мы стали медленно и осторожно перебираться на противоположную сторону ущелья. Никто в нас не стрелял. Среди скал мы обнаружили тела семерых феллахов и четыре винтовки. У одного из арабов от лица ничего не осталось — очевидно, его сожгло напалмом, — и голова его превратилась в сплошную черную массу: ее облепили мухи, питавшиеся обнаженной плотью. Кроме семи трупов, не было никого. По всей вероятности, арабы улизнули по узкому карнизу в отвесной скале, который был незаметен с противоположной стороны. Наши потери составили 17 человек убитыми и 46 ранеными. Большинство из них получили ранения в тот момент, когда помогали выбраться из ущелья парашютистам регулярных войск — тем самым, которые отказались поделиться с нами водой и сигаретами. В общем, можно сказать, что феллахи выиграли сражение, а для нас прошедшие сутки были незабываемы. Христос воскресе! К полудню прилетели вертолеты, на этот раз груженные едой, в том числе даже крашеными яйцами! Насытившись до отвала, мы весь день патрулировали окрестности, высматривая следы беглецов, но не высмотрели ничего.

Вечером мы совершили долгий марш к тому месту, где вчера все началось и где нас должны были подобрать грузовики. Колье по пути свалился без сил, за что получил наряд вне очереди плюс дежурство в ночном карауле в течение двух недель. Я вроде бы наконец освоил искусство маршей на длинные дистанции — сегодняшний, как мне показалось, был гораздо легче или, по крайней мере, не тяжелее всех предыдущих.

В Мак-Магоне нас ждал горячий суп, который все радостно приветствовали. А меня вдобавок ждало письмо от Алистера и веселая открытка от Кристи.

У меня вдруг появилась сыпь угрожающего вида на животе и ногах — тысячи маленьких волдырей. Старри это очень не нравится, но он, похоже, не понимает, что бы это значило. Придется завтра обратиться к консюльтану, то бишь специалисту.

Пошел в санчасть, где меня осмотрел ее начальник (медсен-шеф), молодой капитан. Он поставил диагноз: зона анормаль — и направил меня в изолятор. Там мне вкололи пенициллин и прочие антибиотики, заставили съесть целую горсть разноцветных пилюль и покрасили мои волдыри горечавкой фиолетовой. К обеду температура у меня подскочила до тридцати девяти и четырех, сыпь стала отчаянно чесаться. Получил еще порцию таблеток и уколов.

На соседней кровати лежит парень с малярией. Когда ему становится холодно, он прячется под грудой одеял, трясется под ней и издает жалобные стоны. Бедняга.

Провалялся в санчасти десять дней. Глотал в огромных количествах таблетки ауреомицина и дважды в день кололся эметином и стрихнином. Дни тянулись медленно и скучно, пока я не стал чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы получать удовольствие от чтения. Ански прислала мне целую библиотеку, и я набросился на Хемингуэя, Стейнбека, Ивлина Во, Лоренса Даррелла, Джона Мастерса и других. Никогда не читал столько книг подряд — правда, не помню, чтобы когда-нибудь проводил столько времени в постели.

Позавчера вернулся в роту. Чувствую, что ужасно ослабел — прямо ветошь какая-то. При малейшем усилии начинаю вовсю потеть. Боюсь, я еще далеко не в норме.

Сегодня снова подключился к боевым операциям. Всю ночь мы ехали на машинах, а утром остановились и разбили лагерь южнее Филипвиля. Не успели мы поставить палатки, как нас опять посадили на грузовики и повезли в горы. К концу поездки мне стало так плохо, что я даже не мог поднять свой вещмешок с пола. Когда начался марш, сержанту Папке пришлось тащить меня на первый же холм. Весь день чувствовал себя отвратительно. Ноги были как ватные, и в придачу меня со страшной силой трясло.

Папке был бесподобен. Он безропотно таскал меня по горам час за часом и ругал лишь медиков, которые выпустили меня из санчасти слишком рано и к тому же в гораздо худшем состоянии, чем приняли. День тянулся ужасно медленно, и в какой-то момент все вокруг меня вдруг стало кружиться быстрее и быстрее, а потом совсем исчезло. Очнувшись, я увидел, что лежу на спине, а Бодуэн, наш ротный фельдшер, втыкает мне в руку какую-то иглу. Л'Оспиталье был в ярости и сказал, что, после того как в санчасти меня до предела напичкали антибиотиками, я не должен участвовать в маршах по крайней мере неделю.

Мое состояние называется фатиг женераль (общий упадок сил), и единственное средство улучшить его — отдохнуть несколько дней на природе где-нибудь в районе Филипвиля. Папке намекнул на возможность краткосрочного отпуска, так что, несмотря на нынешнее скверное самочувствие и подавленность, во мне теплится искорка надежды, что из всего этого в итоге может выйти что-нибудь хорошее. Краткосрочный отпуск мне точно не помешал бы. А пока мы сидим на вершине горы, завтра операция продолжится и меня ждут такие же мучения, какие я перенес сегодня.