Арнольд Гессен - Жизнь поэта

И обоим выражает страстное желание повидаться с ними: «Радость моя, хочется мне с Вами увидеться; мне в Петербурге дела есть. Не знаю, буду ли к Вам, а постараюсь...»

Это были несбыточные мечты...

* * *

Наблюдая полувосточный, полузападный быт молдавских бояр, Пушкин часто посещал открытый дом Е. К. Варфоломея. Приемы в его доме отличались чисто восточной, красочной пышностью. Один из друзей Пушкина так описывал их:

«Вы садитесь на диван, арнаут в какой-нибудь лиловой бархатной одежде, в кованной из серебра, позолоченной броне, в чалме из богатой турецкой шали, перепоясанный также турецкою шалью, за поясом ятаган, на руку наброшен шитый золотом платок, которым он, раскуривая трубку, обтирает драгоценный мундштук, - подает вам чубук и ставит на пол под трубку медное блюдечко. В то же время босая, неопрятная цыганочка, с всклокоченными волосами, подает на подносе дульчец (сладости) и воду в стакане... или турецкий кофе, смолотый и стертый в пыль, сваренный крепко, без отстоя».

К своему дому Варфоломей пристроил огромную танцевальную залу, в которой выступали его, славившиеся на всю округу, цыганский оркестр и хор. Здесь устраивались балы с танцами, в которых Пушкина привлекала не только хореографическая или музыкальная сторона.

В Бессарабии, как и в Румынии, принято было во время танцев импровизировать стихи. Обычно в задорном танце они произносились в такт музыке, часто это были своего рода сатирические или юмористические эпиграммы на злобу дня. Пушкину нравилось все яркое, новое для него, особенно если это носило местный, национальный характер. И потому он охотно посещал такие вечера.

Когда в доме Варфоломея собирались гости, на домашней сцене появлялся хор цыган и молодежь танцевала под аккомпанемент скрипок, кобз и тростянок.

Из хора выплывала на авансцену молодая, жгучая цыганка в пестром, цветастом наряде, с ожерельем из золотых и серебряных монет, звеневших при каждом ее движении. Пересекая зал вихревой пляской, заглушая своим низким сопрано припев хора, она буйно пела по-цыгански:

Арде-мэ, фриде-мэ,

Не кэрбуне пуне мэ!

В один из вечеров, зачарованный бурной и стремительной страстностью песни, Пушкин попросил перевести незнакомую речь, и в сознании поэта она здесь же переплавилась в такую же буйную, страстную песнь на русском языке:

Старый муж, грозный муж,

Режь меня, жги меня:

Я тверда, не боюсь

Ни ножа, ни огня.

Ненавижу тебя,

Презираю тебя;

Я другого люблю,

Умираю любя.

Режь меня, жги меня;

Не скажу ничего;

Старый муж, грозный муж,

Не узнаешь его.

Он свежее весны,

Жарче летнего дня;

Как он молод и смел!

Как он любит меня!

Как ласкала его

Я в ночной тишине!

Как смеялись тогда

Мы твоей седине!

Пушкин даже попросил кого-то записать мелодию песни, не перестававшую звучать в его сознании...

Так на балу в доме Варфоломея, под звуки молдавской песни, возник один из мотивов будущей поэмы Пушкина «Цыганы».

* * *

Прошло уже три года со дня ссылки, и Пушкину неудержимо захотелось вырваться из наскучившего, надоевшего Кишинева.

Он принимает решение: 13 января 1823 года обращается к графу Нессельроде с просьбою разрешить ему отпуск на два или три месяца в Петербург, куда его призывают дела семейства, с коим он не виделся уже три года.

Министр докладывает просьбу поэта Александру I и получает резолюцию: «Отказать».

В марте Пушкин пишет Вяземскому: «Я барахтаюсь в грязи молдавской, черт знает, когда выкарабкаюсь. Ты - барахтайся в грязи отечественной и думай:

Отечества и грязь сладка нам и приятна».

Вспоминая веселые дни «Арзамаса», он подписал это письмо своим арзамасским прозвищем - «Сверчок».

Осведомившись об отказе царя, Пушкин сообщает Вяземскому в апреле: «Мои надежды не сбылись: мне нынешний год нельзя будет приехать ни в Москву, ни в Петербург. Если летом ты поедешь в Одессу, не завернешь ли по дороге в Кишинев?..»

Чувствуя, что дальнейшая жизнь в Кишиневе становится Пушкину невмоготу, петербургские друзья помогли ему выбраться из Бессарабии в Одессу, на службу к новороссийскому генерал-губернатору М. С. Воронцову.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

ОДЕССА 

1823-1824 

«Я жил тогда в Одессе пыльной...»

Под бурей рока твердый камень, 

В волненьях страсти - легкий лист.

Из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому

«...Я оставил мою Молдавию и явился в Европу», - писал Пушкин брату из Одессы. Он снова приехал на несколько дней в Кишинев и провел их «неизъяснимо элегически». «...Кажется и хорошо - да новая печаль мне сжала грудь - мне стало жаль моих покинутых цепей», - добавил он.

Всю свою жизнь Пушкин был окован этими цепями. И, быть может, чувствовал поэт, что Одессу ему придется скоро покинуть с еще горшей печалью в груди.

«Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу... - сообщал он брату. - ...и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни...»

Что же представляла собою Одесса пушкинской поры? Почему поэт назвал этот город, морскую красавицу, пыльным, даже грязным, кем он населен был, чем жили его обитатели, чем занимались, что представляла собою замечательная итальянская опера, так полюбившаяся Пушкину?

Предоставим слово самому поэту:

Я жил тогда в Одессе пыльной...

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливо торг обильный

Свои подъемлет паруса;

Там всё Европой дышит, веет,

Всё блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжелый,

И сын египетской земли,

Корсар в отставке, Морали.