Лада Акимова - Загадочная Шмыга

Хохот, аплодисменты, казалось, еще чуть-чуть — и за ними не будет слышно текста. Но… Хитрая и лукавая улыбка появляется на ее губах. Зал замирает. А вместе с ним и Саша Горелик на минуту теряет дар речи. А когда наконец обретает, то… видит высунутый язык своей партнерши.

Все. Еще секунда — и можно будет давать занавес. Смех на сцене очень заразителен, а смешливость может возникнуть даже по самому незначительному поводу. Стоит одному прыснуть или пискнуть, неудержимый смех охватит всех, находящихся на сцене. За кулисами партнеры скрючиваются от смеха, музыканты в оркестре того и гляди лягут на пол.

Генри Хиггинс, чуть нарушив мизансцену, подошел к Элизе и тихо шепнул на ухо:

— Танька! Ты гениальна, но, умоляю, прекрати. Сейчас спектакль сорвем…

И опять слышит потрясающее хрюканье.

— Шмыженька! Я тебя убью после спектакля!

И вновь видит высунутый язык.

Он все прекрасно понимал — ее многолетний партнер. Видел, как тяжело ей не плакать, знал, что ей необходимо подурачиться больше положенного по роли — только здесь, на сцене, она хоть на время может заглушить ту невыносимую боль от потери самого дорогого человека, которая рвет ее сердце на части. Поэтому и подыгрывал ей своим шепотом, чтобы она понимала — все хорошо. Она умница. И самая замечательная партнерша на всем белом свете.

Однажды она узнает совершенно невероятную историю. И поначалу не поверит в нее. Американская актриса Одри Хепберн — самая знаменитая Элиза Дулитл — в один из дней поймает волну советского радио и услышит постановку Театра оперетты «Моя прекрасная леди». Она будет настолько очарована, что не выдержит и напишет письмо в Москву, на радио. «Я знала, что в России есть много красивых женщин, — с восторгом писала знаменитая актриса. — Но теперь я знаю имя вашей прекрасной леди — Татьяна Шмыга».

Слезы навернулись на глаза. Здесь, в больнице, они были особенно близко. И плакала она часто. Ее родители… Сколько лет уже прошло с тех пор, как они ушли. Она все никак не может с этим смириться. Такое ощущение, что они где-то рядом. Она их чувствует. Хотя в детстве и не была к ним особенно привязана — была уличным ребенком. Эдаким сорванцом — бегала наперегонки с мальчишками, лазила по деревьям и легко перемахивала через заборы. Стеснительность и застенчивость придут к ней гораздо позже, и до сих пор она так и не разучилась стесняться.

А тогда…

Прибегала из школы, портфель под стол — и на улицу, гулять. Нагулявшись, устраивалась за тем же столом и делала уроки. Училась всегда легко, проблем с этим не было. Потом уборка. Мама всегда говорила: «Научись сначала делать все сама, барыней еще успеешь побыть». Она и делала, строго выполняя указания мамы.

— Танька! — шутила Зинаида Григорьевна. — Берешь веник и из углов все на середину комнаты выметаешь. Только так.

Чистота в доме и порядок — это от мамы. Так она сама и носилась по дому с веником — из углов все на середину. Нанесет новый лак на ногти, сделает уборку и… вновь перекрашивает.

— Бимочка, — спросит однажды муж, — а нельзя наоборот: сначала уборка, а потом лак на ногти?

— Нет, — смеясь ответила она. — Лак всегда должен быть свежим.

Особая привязанность к родителям пришла с годами, и, когда их не стало, она в полной мере ощутила, что они для нее значили. Какое-то болезненное ощущение родства.

Ее родители к искусству прямого отношения не имели, но были очень образованными и воспитанными людьми. Папа — инженер, много лет проработал заместителем директора крупного завода. А мама была просто мамой, красавицей и умницей. Театр они обожали. Каждый поход туда напоминал ритуал. Мама торжественно делала прическу и маникюр, папа неторопливо брился и застегивал хрустящую белую сорочку.

А еще они любили петь. В доме было два патефона. Больше такого она не видела ни в одном доме. Голубой и красный. Один из них звучал каждый вечер. Слушали Лещенко и Утесова. Танцевали. Настоящие бальные танцы. Мазурку, венгерку. Когда были молодыми, даже призы за танцы брали. Может быть, эта их мечта об изящной жизни и возвышенных чувствах и стала для нее путеводной звездой? Почему-то из детства самым сильным воспоминанием остались они, танцующие, и розы с росой поутру на даче, куда ее возили «витаминизироваться».

Она вспомнила себя окунающей лицо в мокрые от росы бутоны белых роз и заплакала.

Нет. Ей нужны силы. Нужно уходить от воспоминаний. От грустных, во всяком случае. «Игры с памятью бесконечно опасны» — так говорила ее героиня в спектакле «Перекресток».

Все-таки она молодец, что поддалась на долгие уговоры Владимира Андреева и вышла на сцену в этой совершенно новой для нее роли — драматической.

И вновь лестница, по которой она спускается на сцену. Элегантная, молодая, красивая. Белые строгие брюки, белый батник, яркий оранжевый пиджак и столь же яркий шарф на шее. Весь ее багаж — в небольшой сумке. Она любит путешествовать и умеет это делать.

На всякий случай прикрывшись маской известной в Польше писательницы детективных романов, она начинает ни к чему не обязывающий разговор с мужчиной, сидящим в укромном уголке многоголосого и многолюдного аэропорта. И вдруг… Неожиданно оба погружаются в воспоминания. Все началось со слова «перекресток», которое мужчина назвал магическим в своей жизни. Она узнала его сразу, а вот он ее…

И вот здесь, в небольшом зальчике международного аэропорта, она слышит всю историю своей жизни и своей любви к студенту московского института. Он рассказывает ей о ней же… О том, как три ночи подряд не спал, разгружая вагоны, чтобы купить своей любимой девушке модные туфельки, а потом, придя к ней, уснул прямо в кресле. И про самую первую их ночь вдвоем в ее общежитии — он проспал Новый год, и в гости они так и не пошли. И это была самая лучшая ночь в его жизни. Он вспоминал о прекрасной неделе, которую они провели на лыжной базе, где им выделили крохотную лачужку, «нечто среднее между конурой и сторожкой». И как им было хорошо вместе той московской студеной зимой. И как он сбежал от нее, потому что запретили браки с иностранцами. И как потом нашел ее в Польше, куда приехал в командировку. И как пришел к ней в Москве, где она в то время гастролировала, на концерт.

Она очень хочет, чтобы он узнал ее, и боится этого — ведь сколько лет уже прошло! И провоцирует его своими подчас желчными вопросами или комментариями.

«Она призналась, что любит меня, и я с этим живу всю жизнь», — слышит ее героиня. Так долго она ждала этого признания. В душевном порыве делает шаг к нему и вдруг понимает, что все прошло и время вспять повернуть невозможно. Ну почему, почему, почему? Почему нельзя сделать это здесь и сейчас — ведь все изменилось, и в первую очередь время. Браки с иностранцами уже давно разрешены, уже нет «железного занавеса», — живи в любой стране, было бы желание. Ведь теперь уже ничего не мешает: он овдовел, в городе, где он живет, у него есть сын со своей семьей — а им он не так уж и нужен. Она несколько раз была замужем, а вот детей так и не родила. Есть только племянница, которая при любой возможности старается отправить свою тетушку отдыхать. Старики молодежь только раздражают. Своими советами и наставлениями.