Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Я слушала без возмущения или протеста, потому что была молода и неопытна. Мне казалось достаточно естественным, что он так разговаривает со мной, и я честно пыталась найти в том, что он говорил, какое-то руководство на будущее. Но он так подчеркивал мою неуравновешенность и другие недостатки, что я все больше сомневалась в себе и в конце концов впала в отчаяние. Неуверенность, сомнения вернулись вновь и даже усилились. Я чувствовала, что постепенно теряю ту малую толику независимости и свободы действий, которой за последние несколько лет я сумела добиться.

В марте доктор решил, что перемена пойдет на пользу как королеве, так и мне, и мы все вместе отправились в Сорренто, а затем в Амальфи. На обратном пути королева простудилась и серьезно заболела. Ее состояние не давало повода для тревоги, но требовало полнейшего покоя, и мое присутствие в доме, казалось, причиняет ей беспокойство.

Доктору М. пришлось телеграфировать в Стокгольм, чтобы компаньоны приехали ко мне на Капри, и устроил так, чтобы всех нас поселить на большой вилле, тогда никем не занятой. Заметно, что это не доставляло ему ни малейшего удовольствия, он надеялся изолировать меня от постороннего влияния, кроме своего собственного.

С приездом двух Рудебеков мое здоровье и энергия отчасти восстановились. Мы вели приятную и счастливую жизнь на той белой вилле с видом на Неаполитанский залив. Время пролетало быстро; вскоре уже наступила весна, очаровательная, нежная весна с запахами розмарина и морского бриза. Пришла пора уезжать с острова.

Доктор снова выразил серьезную озабоченность моими почками. Теперь он был в полной уверенности, что они серьезно поражены. По его словам, я должна была поехать с ним и с королевой в Германию и показаться специалисту, и никакие обстоятельства не должны помешать мне вернуться на Капри следующей зимой.

Как только королева достаточно окрепла, мы покинули Капри и поехали из Неаполя в Рим, где провели несколько дней в «Гранд-отеле», потом в Карлсруэ, а оттуда в Мюнхен на прием к специалисту. Осмотрев меня, два доктора посовещались, и специалист подтвердил точку зрения доктора М.

Они постановили, что зимой климат Швеции для меня опасен. Моя судьба была окончательно решена. Теперь каждую зиму – на Капри! Я понимала не без тревоги, что изменится вся моя жизнь. В будущем мне придется покидать дом и семью и более шести месяцев каждый год проводить в чужой стране, в атмосфере нездоровья. Приговор был окончательный, так как согласие короля и королевы уже было дано.

Но доктор М. теперь желал получить также одобрение и какого-нибудь члена моей собственной семьи. Так случилось, что тетя Элла была за границей. Впервые после того, как она стала вдовой, решила поехать в Англию навестить свою сестру, принцессу Викторию Баттенбергскую, которая только что перенесла операцию. По предложению доктора я написала ей и попросила ее приехать в Швецию.

К моему глубокому удивлению, она приехала. Я принимала ее в Стенхаммере. Она была в своем монашеском одеянии; я была искренне рада ее видеть. В мое беспорядочное существование она внесла упорядоченную деятельность, и жизнь стала более размеренной. Я так завидовала ее спокойствию и удовлетворению своей работой, что ее монастырь в тот момент показался мне убежищем, где я тоже могла бы найти себе дело, быть полезной. Я умоляла ее взять меня с собой, принять меня в общину. Она печально улыбалась в ответ на мои вспышки и не давала никакого ответа.

Доктор М. приехал в Стенхаммер, и они несколько часов беседовали наедине. Ему было легко оказать на нее влияние, на которое он рассчитывал. Она уехала, думая, что я в хороших руках. Теперь доктор М. обладал всей властью, которая была ему необходима, чтобы стать абсолютным диктатором в моей жизни.

Это было в 1913 году, когда отмечали трехсотлетие династии Романовых. В то лето в Москве проходили празднования, и я на них присутствовала.

Император, императрица и вся царская семья только что вернулись из Костромы, колыбели династии Романовых, и жили в Кремле. Дмитрий ожидал меня в Николаевском дворце. Он стал выше ростом и превратился в очень интересного мужчину. Теперь он служил в конной гвардии в Санкт-Петербурге и вел совершенно самостоятельную жизнь. Я очень поразилась, увидев его таким возмужавшим, таким уверенным, в том самом Николаевском дворце, по которому он всего несколько лет назад бегал в своей синей фланелевой матроске. Теперь он стал лихим молодым офицером, с шумом проносящимся по извилистым улицам Москвы в автомобиле мощностью сто лошадиных сил.

Император и императрица были, как всегда, милы. Утомление от празднеств и приемов сказывалось на императрице, которая часто испытывала недомогание. Ей пришлось проводить дни в постели, вставая только для того, чтобы облачиться в парадные одежды с длинным шлейфом и надеть тяжелые украшения, показывая толпе на несколько часов свое всегда печальное лицо.

Почти каждый день после полудня мы с Дмитрием приходили во дворец, чтобы увидеться с императором и его дочерьми. Так как императрица отдыхала, чай разливала я. Император в такие минуты был оживлен; от шуток и анекдотов Дмитрия он сотрясался от смеха и его дети тоже.

Прошла череда обедов и приемов. Я особенно помню большой бал, который давали в залах Дворянского собрания, потому что мы с Дмитрием протанцевали вместе семь вальсов подряд, после чего император с улыбкой сделал нам знак и прислал адъютанта, который нам передал, чтобы мы для разнообразия танцевали и с другими гостями. Однако мы произвели сенсацию, так как оба вальсировали, надо признаться, очень хорошо!

Вернувшись с большой неохотой в Швецию, я обнаружила, что планы на зиму наконец прояснились. Доктор М. уже снял для меня на Капри виллу и нанял слуг. Он сказал, что я должна уехать к середине октября; он опередит меня на десять дней. Мой сын должен был остаться в Швеции со своим отцом и его родственниками.

Далее было договорено, что именно на этот раз я должна была поехать на Капри не через Париж, а через Берлин, где принц должен был представлять короля на праздновании столетия Лейпцигского сражения. Из Берлина я должна была поехать прямо в Италию, а принц – вернуться в Швецию.

Другими словами, доктор М. боялся того влияния, которое мог оказать на меня визит в Париж. Он не хотел никакого влияния, враждебного его собственному, и поэтому устроил так, чтобы я не смогла повидаться с отцом.

Я не знала, что и думать, к кому обратиться. План внушал мне опасение. Я боялась всего, что с ним было связано, и чем больше я размышляла о нем, тем меньше он мне нравился. Я чувствовала себя в ловушке.

Неудивительно, что, когда я впервые встретила доктора М., я хотела поверить, что нашла в его лице человека, который поможет распутать клубок моих проблем и придать моей жизни новое направление. Наши первые беседы, видимо, давали основания для такой надежды, но случилось совсем не так. Ту самую живость, потребность в постоянной деятельности, настойчивый интерес к жизни, которым, как я надеялась, этот доктор мог придать направление, он просто не одобрял. Он сказал, что это, вероятнее всего, приведет меня к поспешным действиям, взялся задавить, искоренить это во мне. Я была впечатлительна, легко поддавалась влиянию, и его замысел удался.