Эквиано, Африканец. Человек, сделавший себя сам - Винсент Карретта
Потерпев неудачу в попытке овладеть навыком, который позволил бы самостоятельно добраться до Англии, Эквиано сумел расчетливо удержаться от соблазна совершить побег, хотя возможностей для этого представлялось немало, как, например, когда у острова Гваделупа собрался французский торговый флот. На кораблях, направлявшихся в «Старую Францию» и нуждавшихся в матросах, «любому желающему предлагали от пятнадцати до двадцати фунтов за рейс». Хотя у Эквиано установились такие же тесные отношения с товарищами по команде, как некогда на военном флоте, и он испытывал сильное искушение вместе с ними перебежать на французский корабль, он все же сохранял надежду на то, что в скором времени сможет сам купить себе полную свободу: «Наш помощник и все белые матросы ушли и нанялись на французские корабли. Они и мне предлагали уйти, потому что хорошо ко мне относились, и клялись защищать, если соглашусь, и, поскольку флот отчаливал уже на следующий день, я понимал, что смогу безо всякого риска попасть в Европу. Но хозяин был так добр ко мне, что я не мог покинуть его, и, помня старую мудрость, что “честность – лучшая политика”, отказался уйти с остальными» (184).
Возможности накопить деньги на выкуп значительно умножились к концу 1764 года, когда Кинг назначил Фармера капитаном на Prudence, шлюп «водоизмещением семьдесят или восемьдесят тонн», достаточно крупный, чтобы ходить между Карибскими островами и Северной Америкой. Продолжая питать мечту «вырваться из Вест-Индии», Эквиано радовался перспективе заработать больше денег и повидать новые места. Однако, поскольку судно доставляло «живой товар (как у нас называли невольников)» в Джорджию и Южную Каролину, он обнаружил, что рабовладельческие общества в целом схожи, где бы ни располагались: «Я вложил все деньги, что мог собрать, в мелкие товары. Как только корабль был готов, мы, к моей большой радости, отплыли. Прибыв в место назначения, Джорджию и Чарльстаун, я рассчитывал продать товары с прибылью, но и здесь, особенно в Чарльстауне, пришлось испытать такое же ущемление со стороны белых купцов, что и везде» (185). К 1750 году в регионе Джорджия – Южная Каролина сорок тысяч рабов занимались выращиванием риса на побережье и добычей индиго в глубине страны. Опыт, полученный Эквиано в Чарльстауне (переименованном в Чарльстон после Американской революции), городе с населением почти восемь тысяч человек, не удивил бы его, знай он историю колонии. Каролину (на протяжении восемнадцатого века названия Каролина, Южная Каролина и Северная Каролина нередко применялись к одной и той же территории) первоначально заселили плантаторы с Барбадоса, которые перевезли из Вест-Индии на материк и рабов, и свою рабовладельческую культуру, а в 1690-х годах Ассамблея Каролины сформировала законодательство о рабах на основе Барбадосского кодекса[163]. Каролина, в сущности, стала продолжением Вест-Индии.
По иронии судьбы, Эквиано прибыл в Чарльстаун в мае 1766 года: «Город встретил нас множеством огней, пушечной пальбой, кострами и другими проявлениями ликования по случаю отмены Акта о гербовом сборе»[164]. Парламент отменил гербовый сбор в Лондоне 18 марта 1766 года, и новость достигла Америки двумя месяцами позднее. Отмену повсеместно воспринимали как восстановление американской вольности, поэтому ее рассматривают как одно из первых событий Американской революции. Для раба отмена гербового сбора не имела никакого значения:
Здесь я продал кое-какой собственный товар; белые покупали, не скупясь на ласковые посулы и похвалы товару, но платили очень плохо. Особенно много хлопот принес один господин, купивший бочку рому; даже прибегнув к помощи расположенного ко мне капитана, не удавалось ничего с него получить, поскольку, будучи негром, я не мог принудить его к оплате. Я пребывал в большом беспокойстве, не зная, как поступить, и потратил немало времени, чтобы выяснить, где живет этот христианин. И хотя наступило воскресенье (когда негры по обыкновению устраивают день отдыха) и мне очень хотелось сходить на богослужение, пришлось искать в гребцы какого-нибудь черного, чтобы помог мне переправиться на другой берег реки, где я собирался разыскивать этого джентльмена. Я все-таки нашел его, и после множества просьб – как моих, так и доброго капитана – он наконец заплатил, хотя и долларами, причем некоторые оказались медными и не имеющими никакой ценности, но он воспользовался тем, что я негр, и, невзирая на все возражения, вынудил согласиться, а иначе бы я не получил и таких. Когда же на рынке я хотел расплатиться ими с другими белыми, меня обвинили в том, что я предлагаю плохие монеты. И хотя я указывал им человека, от коего получил их, меня едва не скрутили, чтобы расправиться без суда и следствия, и только пара крепких ног спасла от полагающихся за это палок. Я примчался на корабль так быстро, как только мог, но продолжал трястись от страха, пока мы не отчалили, что, благодарение Богу, случилось довольно скоро, и с тех пор я больше там не бывал. (191)
Каролинский опыт оказался столь неприятным, что у Эквиано не осталось ни малейшего желания когда-нибудь вновь оказаться в этой колонии, которая вообще-то могла быть его родиной. Но «худшее испытание в жизни» ждало его в Джорджии, самой молодой британской колонии в Северной Америке. Джеймс Эдвард Оглторп, филантроп, член палаты общин и бывший армейский офицер, основал ее в 1733 году для английских должников, которым высылка в колонию предлагалась в качестве замены тюремного заключения. Кроме того, британское правительство рассматривало Джорджию как военную буферную зону между британскими и испанскими колониями. На первых порах рабство в колонии оставалось вне закона – как из филантропических соображений, так и из опасения, что рабы объединятся с испанцами против колонистов. После того, как в 1749 году в новой колонии начали возделывать завезенный из Южной Каролины рис, противиться долее требованиям плантаторов легализовать рабство оказалось невозможным. Джорджия быстро превратилась в такое же рабовладельческое общество, как Южная Каролина. Для Эквиано она осталась неразрывно связана с болезнью и жестоким обращением. В первый приезд он так переутомился, «стремясь всемерно ускорить наше возвращение», что «подхватил… лихорадку». Страх смерти заставил его обещать Господу, что он изменит свое поведение, если выживет. И ему это удалось – при помощи «знаменитого доктора». Однако на обратном пути на Монтсеррат, «по мере того как мы приближались к
