Евгения Гутнова - Пережитое

Снова началась борьба за выживание. Сначала в районном отделе милиции нам дали отсрочку на десять дней. За это время мама и Соня через Е. П. Пешкову обратились с просьбой об исправлении этой ошибки в ГПУ, и оттуда вскоре пришел приказ на выдачу паспортов нам всем. Из этого я заключила, что инициатива данного грязного дела исходила снизу. Тяжелые три недели миновали, все мы были счастливы как никогда. Тем временем подошел мой день рождения, 11 апреля 1933 года мне исполнилось девятнадцать лет. Как всегда, отмечался он в нашем доме. Были приглашены гости. Пришла Фаня (Юли тогда не оказалось в Москве), два ее приятеля: Леша и Митя (бывший какой-то шишкой в ВЦСПС), — Гаврюшка плюс я, Женя и Дима. В этой компании мы опустошили бутылку портвейна, попили чай с пирогом, завели патефон и стали танцевать. Конечно, все присутствовавшие знали о наших злоключениях с паспортами и радовались за нас, возмущались пакостностью наших соседей, которые в свою очередь были переполнены злобой из-за неудавшейся операции.

И вот в разгар очень скромного веселья в комнату с искаженными ненавистью лицами ворвались Цесаркины и Хаверсон, утверждая, что наши танцы мешают им спать, и угрожая, что все равно выживут нас из Москвы, а потому радуемся мы преждевременно. Вечер был испорчен. Но Митя, отстранив нас всех от двери, вышел вперед, властным движением вытеснил незваных гостей в коридор и несколько минут о чем-то говорил с ними, а вернувшись в комнату, только заметил, что больше они приставать не будут, и пригласил нас на танцы. (И в самом деле, на некоторое время потом травля со стороны соседей прекратилась). Наше веселье усилилось. Мы восприняли все произошедшее как торжество добра над злом, еще долго смеялись над этим инцидентом, пели, танцевали. Так завершилась эта очередная эпопея. Надо сказать, что в ней Гаврюша показал себя как истинный друг. Он не переставал бывать у нас, утешал и успокаивал меня, уверяя, что все решится хорошо, что несправедливость будет исправлена, и впервые пробудил в моей душе симпатию, даже некоторое подобие нежности.

Но в начале лета мы с ним бурно поссорились. Наступил момент, о котором предупреждала меня мама. Мне исполнилось девятнадцать лет, и Гаврюша впервые обнаружил свои истинные намерения. Его отношение ко мне резко изменилось. Из бескорыстного друга он превратился во влюбленного поклонника, а такого рода отношения никак не входили в мои планы. Теперь я думаю, что он давно был в меня влюблен, но ждал, пока «созреет плод».

Он тоже почувствовал холодок с моей стороны, некоторую неестественность моего поведения и ускорил события, сделав мне формальное предложение, которое я, однако, сразу же отвергла. Я сказала ему, что не собираюсь замуж ни за него, ни за кого-либо другого, что хочу учиться и буду ему плохой женой; просила в такой ситуации прекратить наши встречи, желая главным образом облегчить его положение. Но он был упорен, не терял надежды и предложил мне подумать еще. Однако в период раздумий он сорвался. Однажды, когда мы были в гостях, куда я неосторожно с ним пошла, он сильно выпил и обида, раздражение, накопившиеся в его душе, вдруг сразу прорвались. Он устроил мне скандал, упрекая меня в неверности, лживости, жестокости, плакал и ругался. Дело кончилось тем, что его товарищ быстро отвез меня домой на машине, оставив Гаврюшу бушевать дальше.

Через несколько дней он мне позвонил, извинился и сказал, что ничего больше от меня не требует и не ждет. И на этом наши почти пятилетние отношения прекратились. Мне было в чем-то их жаль, но я понимала: другого выхода нет, и корила себя за то, что долго сохраняла их, зная в душе о его любви ко мне, и выступая в роли злой кокетки. Порой я скучала без него — ведь раньше мы встречались почти через день. Но после истории с Володей этот разрыв показался мне пустяком. В мои девятнадцать лет вся жизнь еще была впереди. Вернулся из Калуги Сережа, поселившийся теперь в нашей столовой, но вскоре он женился на милой, доброй, некрасивой женщине Рае, «поповне», которая была намного старше него и искренне его любила. У нее имелась комната в Москве, и он переехал от нас. Летом отправились в Иркутск Иза и Женя, там уже на свободе работал Юрий Николаевич, и мы расстались почти на три года. Все как-то налаживалось…

Глава 14. Вторая любовь. Мой муж Эльбрус Гутнов

В конце лета в моей жизни произошло новое важное событие, резко изменившее мою жизнь. Я встретила своего будущего мужа Эльбруса Александровича Гутнова, с которым в целом счастливо прожила потом вместе сорок восемь лет.

Произошла наша встреча при странных, как мне иногда казалось, мистических обстоятельствах. В этот период я изредка виделась со своей старой школьной подругой Лилей, о которой писала раньше. Она к этому времени стала журналисткой, вращалась в богемной среде и вела довольно беспорядочную жизнь, часто меняя мужей и любовников. Оставаясь, как и прежде, полной противоположностью мне в этом отношении, она иногда, испытывая приливы покаяния и жажду исповеди, звонила мне и встречалась со мной. Считая меня чистой, невинной девушкой (что в общем так и было) она как бы стремилась почерпнуть во мне то, что давно утратила сама, относилась ко мне с какой-то особенной нежностью, точно боясь испачкать меня. Как-то весной она сообщила, что вышла замуж, теперь уже прочно, за очень интересного человека (звали его Женя, фамилии не помню), что у нее родился ребенок, а сама она превратилась в добродетельную жену и мать. Мы встретились с ней на Патриарших прудах, где она гуляла с малышом в коляске. Я порадовалась за нее, и мы снова не видели друг друга несколько месяцев.

В один прекрасный жаркий августовский вечер Лиля позвонила мне в истерике и в слезах, сообщив, что муж ее бросил, уехал навсегда в Ленинград к родителям и она в полном отчаянии не знает, что делать. Утешать ее было трудно, но она потребовала, как всегда с необыкновенной настырностью, которой я не могла сопротивляться, чтобы я поехала с ней на Центральный телеграф, откуда она позвонит в Ленинград Жене, чтобы умолить его вернуться.

Около девяти часов мы встретились у Центрального телеграфа. Несмотря на свое горе, Лиля была очень шикарно одета. По сравнению с ней выглядела я как маленькая девчонка. Как раз тогда я единственный раз в жизни постриглась: вместо моих кос остались гладко висевшие по щекам густые, прямые волосы, мало меня украшавшие. Я терпеливо ждала, пока Лиля в истерике беседовала со своим Женей, прося у него прощения и умоляя вернуться, и он милостиво согласился приехать послезавтра. Лиля распрощалась с ним, утерла свои горючие слезы, которыми обливалась в течение всего нашего свидания, и просияла своей милой, детской улыбкой. Затем она бросилась меня целовать, благодарить за сочувствие в тяжелую минуту. И вдруг, преисполнившись свойственной ей энергией, объявила, что мы сейчас же поедем к одному человеку. Она давно собиралась познакомить меня с ним, так как мы созданы друг для друга. Было уже почти десять часов вечера, и, по моим представлениям, идти в такую пору к незнакомому мужчине, да еще одному из Лилиных приятелей, которых я считала сомнительными людьми, было просто неприлично.