Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

Самое появление моего имени в печати не взволновало меня в такой мере, как героя чеховского рассказа, которого переехала телега и который прочел в заметке упоминание о себе. Несколько переводов, подписанных моим именем, появилось уже в «Русском богатстве» и в «Мире божьем». Но то переводы, а это мой собственный очерк — и сразу принят, и сразу же будет напечатан.

Мне не приходило в голову, что если очерк и в самом деле оказался подходящим, то такая быстрота напечатания все же объясняется знакомством с редактором. Я знала многих редакторов и ясно видела, что знакомства никогда не оказывали на них никакого влияния. Они руководствовались только интересами своего журнала. Ангел Иванович был, говорили, строже всех. С чего бы он стал делать для меня исключение?

И я, отогнав все сомнения, с нетерпением ждала корректуры. Наконец, она пришла. Настоящая корректура, адресованная на мое имя из конторы.

Я раскрыла ее с гордостью. «Поездка в высшую финляндскую школу». Ну да. Это она и есть. Но что это? У меня не было такого начала. Откуда же оно взялось? Точно я его сейчас не помню, но что-то вроде:

«Не хотите ли Вы поехать посмотреть финский народный университет? — спросили меня друзья. — С большим удовольствием, — отвечала я».

Дальше шло то, что писала уже я.

С отчаянием я позвала тетю и пожаловалась на свою горькую участь.

— Ну что уж тут такого, — хладнокровно ответила тетя. — Редактор, очевидно, нашел нужным оживить немного начало.

— Да нет, теточка, ты подумай только, — продолжала я роптать. — Во-первых, это не университет, а высшая школа.

— А очерк и называется: «Поездка в высшую народную школу», но в просторечии можно назвать и народный университет.

— Вовсе нет, — настаивала я. — Там есть и народные университеты. Но главное не это. Ведь Бернштамы засмеют меня из-за этого беллетристического начала. Прохода мне не дадут.

— Не понимаю, что тут смешного, — сказала тетя.

— А вот увидишь. Нельзя ли уничтожить эти первые строчки и начать, как было у меня?

— Видишь ли, Ангел Иванович человек очень обидчивый, это его право, как редактора. Думаю, это неудобно. Советую тебе оставить все, как есть. Прочитай корректуру и отошли в контору.

Я так и сделала. Но всю мою радость как ветром сдуло.

Теперь я не с гордостью, а со страхом ждала появления ближайшего номера журнала и, конечно, была уверена, что все сразу набросятся на мой очерк.

Наконец, свершилось. Очередная книжка «Мира божьего» разослана подписчикам. Я знала, что Бернштамы получают журнал. Возможно, они как раз сейчас и читают мой злополучный очерк. И как все было бы хорошо, если бы не эти первые строки. Захотела беллетристкой сделаться!

Долго я не решалась пойти к Бернштамам. Но пришлось, наконец.

Мои худшие опасения оправдались.

Каждый из членов семьи, правда, кроме Мумы — она меня пощадила, встречал меня несчастной фразой:

— Не хотите ли проехаться в финский народный университет?

И только Муме под страшной тайной я рассказала, как это произошло.

Уж раз я не вычеркнула этих строк, то отвечала за них, и мне не хотелось прятаться за чужую спину.

Очень долго эта фраза не давала мне покоя, но в конце концов она забылась, как и все забывается.

Мултанское дело.

Смерть Лелечки

Той зимой Короленко был весь поглощен делом мултанских вотяков[6]. Дело само по себе самое обычное. Недалеко от селения Мултаны был найден труп старого нищего, убитого или в ссоре, или из-за нескольких грошей прохожими.

Но местным судебным властям пришло в голову сделать на нем карьеру. Следствие велось крайне небрежно, и подделать грубое подобие следов ритуального убийства ничего не стоило.

Сейчас же по всей России прогремела весть, что в Казанской губернии живут до сих пор вотяки-язычники, которые приносят в жертву своим богам человеческую кровь.

Черносотенные газеты подняли невероятный шум. Под этот шум прошел суд над несчастными, ничего не понимавшими вотяками, и им был вынесен обвинительный приговор. По счастью, защита подала кассационную жалобу. Сенат кассировал приговор и назначил новое разбирательство.

Но результат оказался тот же. Правые газеты подняли такую мракобесную агитацию, что и присяжные, и суд, совершенно задуренные раздававшимися со всех сторон криками и угрозами, опять обвинили вотяков в ритуальном убийстве.

Приговор опять был кассирован, и назначено третье разбирательство.

Местные адвокаты решили на этот раз мобилизовать все силы, так как едва ли Сенат кассирует третий раз. Они пригласили знаменитого столичного адвоката Н.П. Карабчевского и вместе с ним решили обратиться к В. Г. Короленко. Короленко давно с напряженным вниманием следил за кампанией правых газет и вступил в полемику с ними.

Он ни на секунду не допускал мысли, что у нас на пороге 20-го века могли сохраниться человеческие жертвоприношения.

Короленко еще никогда не выступал в суде, но Карабчевский убедил его, что одно его имя произведет самое благоприятное впечатление на присяжных. Да и умение Короленко говорить горячо и убедительно не подлежало сомнению.

Короленко стал деятельно готовиться к выступлению, продолжая в то же время вести энергичную полемику с правыми газетами.

Тогда же Короленко принял окончательное решение поселиться в Петербурге. Не только редакционная работа в «Русском богатстве» требовала его постоянного присутствия в Петербурге. Он не мог уже удовлетвориться участием в провинциальной прессе. Его влекла влиятельная столичная печать.

Ранней весной Короленко поехал в Нижний, чтоб ликвидировать там свои дела и перевезти семью. У него было в то время три дочери — две старшие восьми и шести лет и восьмимесячная крошка, очень похожая на Владимира Галактионовича.

Вернулся Короленко один, оставив семью в Москве. Он хотел непременно подготовить к их приезду дачу, не желая оставлять их летом надолго в Петербурге.

Дачу они с дядей сняли в Куоккале по Финляндской железной дороге, у самого моря. Весна стояла прекрасная, теплая, солнечная. Одно смущало Владимира Ià-лактионовича: ему уже время было ехать в Нижний и оттуда в Мамадыш, в суд. Он не сможет пробыть хоть в первое время на даче, помочь Авдотье Семеновне устроиться, осмотреться.

Мои экзамены в это время уже кончились, и я была совершенно свободна.

Я предложила Владимиру Галактионовичу поехать с Авдотьей Семеновной и помочь ей на первых порах с детьми и с хозяйством.

Владимир Галактионович был очень рад, а я тем более — мне удалось хоть в таком пустяке оказать ему маленькую услугу.

Через день приехала Авдотья Семеновна с детьми. Но все обстояло хуже, чем представлял себе Владимир Галактионович. Малютка была нездорова. Она очень сильно кашляла.

Позвали знакомого доктора. Он внимательно выслушал ребенка, сказал, что пока у нее только небольшой бронхит. Потом он спросил, не соприкасалась ли она с детьми в коклюше.

Авдотья Семеновна вспомнила, что по дороге из Нижнего в Москву в их вагоне, правда в другом конце, ехало двое детей в коклюше. Но они и близко не проходили мимо Лелечки.

Доктор сказал, что в таком случае опасности никакой.

Но вдруг Авдотья Семеновна спросила, бывает ли коклюш у взрослых?

Доктор ответил, что хотя и редко, но бывает, если не было в детстве. А в чем дело?

Оказалось, что племянник Владимира Галактионовича болел коклюшем, но его уже не было в Москве, когда они приехали. А его мать, ухаживавшая за ним, страшно кашляла и заходилась, как при коклюше. Она много возилась с Лелечкой.

Доктор неодобрительно покачал головой.

Владимир Галактионович, со своим обычным оптимизмом, стал успокаивать Авдотью Семеновну, уверяя, что это, конечно, был не коклюш, иначе тетка никогда не притронулась бы к Лелечке.

Как бы то ни было, если даже это коклюш, надо как можно быстрее перевозить детей в Куоккало. Воздух и солнце — единственное лечение при коклюше.