Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Айседора и её дети
Они ушли, и я осталась наедине со своим мальчиком. Внезапно крошечное существо уставилось на меня и, словно задыхаясь, раскрыло рот. Длинный свистящий вздох сорвался с его помертвевших губ. Я позвала сиделку – она пришла, взглянула и в тревоге вырвала у меня ребёнка. Я слышала, как в соседней комнате требовали кислород… горячую воду…
После часа томительного ожидания вошёл Августин[38] и сказал:
– Бедная Айседора… твой ребёнок… умер…
Я слыхала в соседней комнате стук молотка, заколачивавшего ящик, который должен был служить единственной колыбелью моему несчастному мальчику. Этот стук молотка, казалось, отдавался в моём сердце последними ударами беспредельного отчаяния. Я лежала истерзанная и беспомощная, из меня струился тройной поток: слёз, молока и крови.
В ту минуту я достигла предела всех страданий, которые суждены мне на земле. Ибо с этой смертью словно умирали вновь мои первые дети. Эта смерть повторяла прежние муки… ещё более усугублённые».
«Прощай, Старый мир!» Дункан ушла в мир танца после пяти лет обучения в школе. Но танец был для неё не только высоким искусством, но и средством по преобразованию мира. Артистка была высокоинтеллектуальной натурой. Она много читала, по социальным вопросам – от Платона до Маркса. Знакомство с трудами этих авторов и воспоминания о своём нищенском детстве сделали её убеждённой противницей буржуазных форм бытия. И это при том, что её собственная жизнь (в материальном плане) более чем удалась, чего она не скрывала:
– Деньги текли ко мне, как вода из водопроводного крана. Поверну – потекут. Захочу контракт в Испанию – пришлют! Захочу в Россию – контракт будет!
Но при этом неизменно прибавляла:
– Деньги несут с собой проклятие.
Вращаясь в буржуазных кругах, Дункан не скрывала своих убеждений. Это стало одной из причин разрыва её с Эженом Зингером, отцом Патрика.
«Этот человек, – говорила Айседора, – который заявлял, что любит меня за мою отвагу и великодушие, приходил во всё большую тревогу, когда понял, какую пламенную революционерку он принял на борт своей яхты. Он постепенно уяснил, что ему не удастся примирить моих идеалов со своим спокойствием. Но последняя капля переполнила чашу, когда как-то вечером он спросил меня, какое моё любимое стихотворение. Обрадованная, я принесла ему книгу и прочла “Песню открытой дороги” Уолта Уитмена. Увлечённая своим энтузиазмом, я не замечала, какое впечатление производит моё чтение, и, взглянув на него, поразилась при виде его искажённого яростью красивого лица.
– Какой вздор! – воскликнул он. – Этому человеку никогда не удавалось заработать себе на жизнь.
– Разве ты не видишь, – воскликнула я, – что им владели грёзы о свободной Америке?
– Будь прокляты грёзы!
И я поняла, что его грёзы об Америке ограничивалась десятками фабрик, создавших для него богатство. И он уяснил себе, что ему не удаётся примирить мои идеалы со своим спокойствием».
На том и расстались.
Президент США Т. Рузвельт был только на одном представлении Дункан, но сразу уловил духовную тонкость её натуры и говорил своим министрам:
– Она кажется мне такой же невинной, как дитя, тонущее в саду в утреннем свете своей фантазии.
В своём воображении Айседора создала страну всеобщего блага, люди в ней свободны, равны, красивы и счастливы. Они живут искусствами, главным из которых является всё преображающий танец.
В конце 1917 года Дункан связала свою мечту с Советской Россией.
– Отныне, – говорила она, – я буду лишь товарищем среди товарищей, я выработаю обширный план работы для этого поколения человечества. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира.
Для начала она хотела создать школу танцев для детей «товарищей». Но в Новой России началась Гражданская война, и с планами «для этого человечества» пришлось подождать.
Сборы в дорогу. Как-то представитель Советской России в Лондоне Л.Б. Красин пошёл на одно из выступлений Дункан и был покорён исполнением артисткой «Славянского марша» П.И. Чайковского. После спектакля он встретился с танцовщицей, которая поделилась с ним своей мечтой. Дипломат с готовностью поддержал её план и попросил Айседору написать обращение к советскому правительству, что она и сделала:
«Я не хочу и слышать о деньгах за мою работу[39]. Я хочу студию для работы, дом для меня и моих учеников, простую еду, простые туники и возможность показать наши лучшие работы. Я устала от буржуазного коммерческого искусства.
Грустно, что я никогда не могла приносить свои работы людям, для которых они были созданы. Вместо этого я была вынуждена продавать своё искусство по пять долларов за место в зале. Я устала от современного театра, который больше походит на публичный дом, чем на храм искусства, и где художники, которые должны по праву занимать наивысшие места, зависят от интриг торговцев, продающих их слёзы и их бесценные души за один вечер.
Я хочу танцевать для масс, для рабочих людей, которые нуждаются в моём искусстве и у которых никогда не было денег, чтобы прийти и увидеть меня. И я хочу танцевать для них просто так, зная, что я обрела их не в результате изощрённой рекламы, а потому, что они действительно хотят иметь то, что я могу им дать.
Если вы принимаете эти мои основные положения, то я приеду работать для будущего русской республики и её детей».
Через несколько дней Дункан получила ответ. Телеграмма за подписью наркома просвещения А.В. Луначарского гласила: «Приезжайте в Москву. Мы Вам дадим школу и тысячу учеников. Вы можете воплотить Вашу мечту на высшем уровне».
Школа на тысячу учеников! Вот это размах! «Товарищи» сразу поняли, за какое великое дело берётся мировая знаменитость, и готовы поддержать её.
«Жару добавил Л.Б. Красин. Леонид Борисович приватно сообщил Айседоре, что советское правительство решило предоставить для будущей школы танцев прекраснейший императорский дворец в Ливадии (Крым). Восторгу артистки не было предела. Быть может, наконец, её великая мечта увидеть тысячи детей, танцующих Девятую симфонию Бетховена, воплотится? Быть может, наконец, великая мечта братства с помощью танца выплеснется из России и смоет Европу?
Быть может…»
В начале июня 1921 года Дункан дала прощальный вечер в своей парижской квартире. Она танцевала для небольшой группы людей. Затем её сменили три ученицы. Глядя на них, Айседора спросила журналистку Северин:
– А если бы их было пятьсот? Если бы их была тысяча, не думаете ли вы, что они могли быть ещё краше; не думаете ли вы, что они могли дать людям нечто, чтобы те могли отдохнуть от мрачнейших тревог? Но это будем делать не только мы; мои ученицы будут учить всех малюток, подобных им. И они будут уметь танцевать
