Василий Болдырев - Директория. Колчак. Интервенты
В соборе я был единственный европеец, не считая служившего епископа Сергия.
Налево стояли дети школ при духовной миссии: мальчики и девочки, казавшиеся, благодаря своим цветным костюмам, большим пестрым букетом цветов. Какие славные лица! Особенно у самых маленьких, в первом ряду. Дети, вообще, – благословение Японии, это чувствуется везде. Они чудесно пели по-японски родные напевы «Отче наш», «Верую» и пр. Из открытых ртов шел пар – так холодно в церкви, – а некоторые из них были босиком.
Направо стоял смешанный хор – девушки и юноши-японцы. Пели хорошо; неважные тенора, женские голоса совсем недурны; куда девался тот деланый скрипящий голос, которым японцы поют свои напевы.
Вся служба – по-японски, только епископ часть возгласов в алтаре произносит по-славянски. Служит он чрезвычайно торжественно, чему немало способствуют и высокая фигура, и красивые строгие черты лица.
Впечатление сильное.
Служба тянулась очень долго; детвора утомилась, самые маленькие начали слегка шалить, а малыши прихожан и бегать по храму, но это как-то не мешало настроению.
Проповедь говорил священник-японец, окончивший русскую духовную академию; слушали проповедь сидя по-японски на полу.
В отеле меня ожидал генерал Хагино. Мы вчера условились с ним поговорить о делах. Он уполномочен на это начальником Генерального штаба. Из намеков гостя я понял, что японское командование очень хотело бы видеть меня вновь на посту главнокомандующего русскими войсками. Я заметил, что это единственный пост, который мог бы принять при настоящих условиях, но я не хочу мешать ни Колчаку, ни Омскому правительству. Генерал затруднялся понять, как это можно было бы осуществить практически136.
Я не развивал этой темы и указал, между прочим, что в осложнившихся на Дальнем Востоке условиях Японии необходимо выявить ряд доброжелательных актов в отношении России, чтобы коренным образом изменить к лучшему наше общественное мнение.
Хагино, видимо, поедет сменить генерала Накашиму, только что прибывшего из Владивостока, нажившего в России немало врагов своей, довольно неприязненной137 в отношении нас, деятельностью. Замена эта была бы желательна.
Хагино – один из наиболее доброжелательных японских генералов, но трудно, конечно, сказать, насколько действительны его симпатии к России.
Познакомился с нашим морским агентом, адмиралом Дудоровым, извинялся, что не мог заехать раньше, ввиду болезни.
Высоцкий уезжает во Владивосток, намекает на мою отчужденность в отношении американцев. Просил моего мнения по поводу проектируемого разговора Г. с американским послом Морисом. Я не возражал, при условии предварительной беседы Г. со мной138.
Первый раз ощущал землетрясение. Стены отеля сильно трещали. Жутко.
Токио. 13 января
Был в Уоено-парке, смотрел императорский музей искусств, утомился отчаянно, как всегда от посещения музеев. Много любопытного, есть высокохудожественные работы, но для восхищения во мне не хватало ни любителя, ни знатока. Посетители, по-видимому, провинциалы – это общее правило для всех столиц, свои не посещают.
После полудня, вместо солнца, опять дождь. Был капитан Осипов из нашей военной миссии, любезно назначен в мое распоряжение и, конечно, для наблюдения. Составили план посещений на ближайшие дни.
Судя по телеграмме, с которой меня сегодня познакомил Осипов, американские войска – накануне ухода из России. Французский батальон, посланный из Анама (Индокитай) в Западную Сибирь в зимнюю стужу, частью уже ушел обратно.
Осипов рассказал мне интересные подробности смерти генерала Ноги. Оказывается, что еще в Гражданской войне 1867–1868 годов Ноги, будто бы не сумевший сберечь знамени своего полка, решил покончить с жизнью. Но ему сказали, что жизнь его принадлежит императору… Он ждал. Пережил ужасы штурмов Порт-Артура, гибель близких и славу национального героя.
Скончался Мацугито (император), и в ту минуту (в 8 часов вечера), когда священные белые быки вывозили его останки из ворот дворцовой ограды, Ноги, окруженный верными друзьями, вспорол себе живот (харакири).
Хоронили Ноги почти как императора.
Еще два случая, характеризующих японцев с точки зрения долга.
Горела школа. Учитель вспомнил, что не вынесли портрет императора, он бросился спасти его и погиб.
Второй случай. Железнодорожные сторожа задремали во время дежурства, не закрыли вовремя шлагбаум, поездом убило пассажира, ехавшего на рикше. Сторожа сложили свое казенное обмундирование у своих будочек и положили свои головы на рельсы. Поездом оторвало обоим головы.
Конечно, такие случаи исключительного понимания долга широко распространяются в населении, и в этом – один из секретов японского воспитания. Школа, театр, кинематограф – все популяризирует преданность родине и борьбу за нее.
Скоро полночь. Новый год (старого стиля) встречен в одиночестве и на чужбине. Мысли о семье – она затеряна в далекой бушующей России.
Токио. 14 января
Был в посольской церкви – уютное небольшое помещение. В церкви были пока священник, рослый хохол-киевлянин, местный протоиерей и старый протодиакон из собора. Хор из протодиакона, престарелого псаломщика, с перевязанной бархатной ленточкой косичкой седых жиденьких волос, и девицы без голоса и слуха.
Вошел посол В.Н. Крупенский, величественно стал на заранее постланном коврике. После обедни он довольно церемонно пригласил меня к чаю в посольство: «соберутся почти все представители русской колонии».
Ездил с Осиповым на посольский чай. Познакомился там с товарищем министра иностранных дел Сибирского правительства Гревсом – бывший крупный петроградский нотариус. Недоволен Омском за плохую ориентировку и отсутствие ответов по срочным вопросам. Две недели уже ждет материала для ответа на интервью Авксентьева в The Japan Advertiser и, конечно, напрасно – не догадывается, что Омску против истины возразить нечего139.
Видел помощника Крупенского – Щекина, которому Директория предлагала министерство иностранных дел; по словам Осипова, Щекин невыносимый брюзга и интриган, ловко валивший своих принципалов140. Очень любит нумизматику и совершенно не любит ни России, ни русских.
Обедал у баронессы Розен. Живет с 16-летней дочкой. Живут просто, но очень уютно. Обе прекрасные лингвистки, много работают: много рассказывали о местных нравах и порядках. Мать – настоящая энциклопедия.
Токио. 15 января
Смотрел буддийский храм Хинганзи. Красивая орнаментовка. Очень хорош главный алтарь с мистически мерцающими огоньками.
Посетители – две бедные японские пары. Они садились в обычную японскую позу, слегка хлопали в ладони (вызов божества), бросали медный сен (копейка) в деревянный ларец, прикрепленный к полу, и благоговейно смотрели на статую Будды.
Подаяния не щедрые, но храм, видимо, богат. В одном из углов храма целая группа японцев и японок предавались чаепитию.
Бродил по бесчисленным пристройкам храма. В одном из помещений монахи мирно болтали. При храме – школы и небольшое кладбище. У одной из могил – большая морская пушка, приз, захваченный похороненными здесь героями.
Г. опять намекал на возможность моей работы в Омске и на свои беседы с американцами141.
Вырабатывали с Исомэ программу посещения японских войск и учреждений. Он сообщил о больших силах, группирующихся будто бы вокруг Семенова и Калмыкова, силы эти желательно было бы двинуть на фронт к Оренбургу. «Только вот кто их поведет, как ваше мнение, ваше превосходительство?» – скромно закончил Исомэ, по обыкновению хитро закрывая глаза, как будто от напряжения подыскать надлежащее русское выражение.
«Вероятно, те, вокруг кого они группируются», – отвечал я в тон собеседнику.
Приехал генерал Хагино, просил с ним пообедать в Уоено-парке. Автомобиль остановили у широкой лестницы, поднимающейся в парк.
«Мы идем по месту бывшей 53 года тому назад ожесточенной битвы между сторонниками императора и повстанцами-самураями. Победа оказалась на стороне императорских войск, наступавших со стороны ныне очень оживленной местности Уоено-Харакози. Все постройки, бывшие на холме нынешнего Уоено-парка, выгорели. Повстанцы почти все погибли или бежали. Окончание распри победитель ознаменовал прощением врагов. Их трупы похоронили в нынешнем парке, а вождю Сайго Токумари поставлен вот этот памятник».
Хагино показал мне на художественную бронзовую статую, стоящую при входе в парк.
Сайго Токумари изображен в виде весьма мужественного японца в национальном облачении. Рядом с ним дог – его любимая собака. Это почти единственный в Токио памятник, останавливающий на себе внимание. Остальные памятники – разным принцам, генералам, адмиралам, государственным и общественным деятелям – крайне шаблонны, неинтересны и малохудожественны.
