Дмитрий Добродеев - Каирский синдром

— А вы не хотели бы с нами сотрудничать?

Саша напрягается.

Но Чудиков обрисовывает ему перспективы:

— Вот вы отслужите сейчас два года в Египте или Ираке, а потом мы распределим вас в «Оборонэкспорт». Там и оклад хороший, и квартиру дадут.

Саша молчит. И это молчание принимается за согласие.

Полковник назначает ему очередную встречу и провожает до двери.

Саша вышел задумчивым, его пленили расписанные миражи.

Мы выпили по бутылке «Цимлянского розового» во дворике МГУ, и я вцепился ему в руку:

— Саша, милый, не иди служить в КГБ!

Зачем я так говорил? Наверное, еще действовало вложенное отцом паническое неприятие этой службы. Самое интересное, что под моим напором Саша отказался. Да, он согласился два года спустя, уже вернувшись из Египта. Но к тому времени мое влияние на него стало минимальным.

И надо сказать, органы отнеслись к нему по-отечески: много раз спасали во время запоев, закрывали глаза на выходки и вообще защищали от произвола армейского начальства в структурах, где Саша работал с 1976 года и до самой смерти.

Он сам рассказывал, как во время запоев и прогулов, особенно частых после развода в начале 80-х, его куратор звонил ему домой, приходил, умолял одуматься и не давал сойти с круга.

На самом деле Саше было совершенно наплевать, куда он пойдет служить — в КГБ, МВД, армию, партийный аппарат или куда-то еще. Советская система была лишь декорацией, к которой он не имел внутренней причастности. Его жизнь шла по инерции, и он ничего не хотел менять.

В 73-м году Саша женился в первый раз — на девушке Наташе (но это уже не та любовь, что к Тане). Родился сын. Саша прослужил два года в Египте, потом пошел работать в «Оборонэкспорт», где принимал арабских военных эмиссаров и заключал с ними контракты. Ничто не предвещало резких перекосов судьбы.

После июля 73-го я видел его редко.

Вспышки памяти:

Февраль 74-го, Саша приехал в отпуск из Египта. Нагруженные портвейном и водкой, мы едем по Киевской дороге в район Апрелевки, ищем дачу друга Сергея. Здесь нам предстоит «черный уик — энд».

Добрались затемно по сугробам, с трудом отпираем обледеневшие замки. Растопили печь, накрыли стол. И начали пить водку. Заедая ломтями полтавской колбасы. Под звуки песни Пола Маккартни Wild life. Animals in the Zoo.

Сквозь черные, запорошенные снегом ели светит луна. Где мы, в какой стране? Эта мелодия проигрывалась десятки раз, короткий зимний вечер прошел незаметно, а к десяти мы были совсем пьяны.

Саша пошел протаптывать дорожку в снегу. Босиком.

Он ходил вокруг дома, приговаривая:

— Дикая жизнь! Wild life. Animals in the Zoo!

Я стал затаскивать Сашу в дом.

Взываю к его разуму, а он в ответ шипит:

— Ну ты дойчовый какой, все хочешь разложить по полкам! А жизнь — она нереальна…

С большим трудом удалось уложить Сашу в кровать. Он бился в ознобе, что-то мычал, стонал. В норму его привела лишь очередная порция водки.

На занесенной снегом даче, когда я отпаивал окоченевшего Сашу, и состоялся этот разговор.

— Что с тобой, старик? Ты же сопьешься!

— А мне все пофигу. Я готов умереть.

— Но у тебя все в норме. Ты женат, вы ждете ребенка.

— Я не могу, все опостылело. И это чувство невозможно передать. Мне страшно.

Быть может, то был алкогольный бред, а может, экзистенциальный кризис, как в сартровской «Тошноте». Кто знает?

Мы грелись у печки на деревянной даче. Снег, черные стволы деревьев и мутная луна над головой.

Что есть наша жизнь? И есть ли перспектива?

Я намекнул Саше, что нынешнее безвременье закончится, что Брежнев когда-нибудь умрет.

— А если Брежнев умрет, что изменится? Ненавижу их всех, — бормотал Саша. — Бровастых полковников, прилизанных чекистов… Ненавижу министерских чиновников с портфелями. Мне все это остоебло.

Я видел, что он хотел быть вольным, как птица, и вместе с группой хиппи сидеть где-нибудь в Калифорнии или Марракеше, медитировать, курить гашиш и слушать Рави Шанкара. Он просто ненавидел вот эту конкретную жизнь в СССР. С ежедневной лямкой обязательств, враньем и тяжестью постоянного похмелья.

Он ненавидел дух советской убогости. Но не только. Он не мог жить в мире, где больше не было девушки Тани, где нельзя было оставаться вечно молодым, искренним и пьяным. Мне показалось, он просто не любил вот эту жизнь. Ему не нравилось быть воплощенным на Земле. Ему хотелось жить в виртуале, астрале, называйте как угодно. И он упорно шел к цели.

САША — ЗАВЕРШЕНИЕ ИСТОРИИ

Багдад, 1982 год. Саша сидит в представительстве «Оборонэкспорта». Семья улетела на каникулы в Москву. Арабские визитеры ушли.

Саше скучно.

Он достает бутылку виски, наполняет стакан. Глаза наливаются кровью.

Он ставит диск «Пинк Флойд», слушает надрывное мяуканье гитар, выходит в соседнюю комнату.

Там сидит секретарша. Ирине двадцать три года, ее по блату направили с курсов МИДа в Багдад. Она симпатичная, модная, надушенная, а на пальчиках ног — великолепный алый педикюр.

Саша приглашает ее послушать «Пинк Флойд», наливает джин с тоником.

Ирина пьет, закуривает. Она современная чувиха.

Саша приглашает ее на танец и начинает целовать. Ирина отвечает на его ласки.

Они перемещаются на диван.

Ирина исполняет все его фантазии, и Саша теряет голову.

Он говорит:

— Развожусь с женой, женюсь на Ирине.

Звонит иракский генерал Керим. Сообщает радостную новость: Саддам закупает очередную партию советского оружия. Саша с папкой едет к генералу: обмен рукопожатиями, генерал дарит Саше «Ролекс». Часы высшего класса, но главное не это: Саша возвращается в Москву как победитель.

По приезде Саша немедленно развелся и поселился у родителей на Смоленской площади, в старой двухкомнатной квартире.

Выгнал сестру из своей бывшей детской комнаты, на видном месте поставил магнитофон «Шарп», привезенный из Кувейта. Это гигантская квадрифоническая установка, каких нет в Москве. Она светится огоньками, эффектно раскатывает звук по комнатке. Любимые композиции — «Пинк Флойд» и Род Стюарт.

Звучит песня Passion, закольцованный абсолютный ритм.

Саша ходит в красном бархатном халате, в феске, на шее много цепочек, на пальцах — золотые перстни. Он курит нон-стоп, пускает дым колечками и говорит о прекрасных сосках юных дам.

В его горящих глазах — категорическое неприятие внешнего мира, однако в поступках — доходящий до юродства конформизм.

Вскоре он сыграл свадьбу с Ириной и переехал к ней.

Наступает 83-й. У Саши все в относительном порядке. Организм еще держится, хотя запои случаются чаще и длятся все дольше. Ирина требует развода.