Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

После этого наши отношения стали теснее, мы подружились домами. Ида Самуиловна, жена Л.В. — милейшая женщина, которую все почему-то звали Дусей, была человеком гостеприимным и полным юмора. Ее знакомство с Л.В. состоялось в лагере, куда она попала совсем юной. Она пела в лагерном театре, где он ставил спек-

такли, а потом они поженились. Ей, как и Л.В., было что рассказать о лагерной жизни. А я, в свою очередь, мог поведать им о войне и про жизнь по эту сторону решетки.

Взаимная симпатия наших семейств росла, и мы даже стали проводить вместе лето в приморском эстонском городке Пярну, где, кстати, эстонские режиссеры тоже ставили мои пьесы.

Дальнейшая совместная работа с Л.В. хоть и сопровождалась иногда спорами — без этого не обходится — укрепляла нашу дружбу.

Тем болезненней оказался разрыв наших отношений, возникший в последние годы его пребывания в Малом театре. Правда, незадолго до смерти Л.В. примирение формально состоялось, но общение уже не восстановилось.

Теперь о причине разрыва. Лагерь, как я уже упомянул, сказался, очевидно, и на характере Л.В., навсегда напугав Варпаховского. Так, например, после читки «Палаты» на труппе Малого театра, когда ее все приняли единодушно, Л.В. счел нужным «сигнализировать» руководству театра, что, на его взгляд, пьеса рискованная. Об этом вспомнила как-то завлит театра З.Апухтина в ответ на какое-то замечание Варпаха. Он метнул на меня косой взгляд, смешался и, ничего не сказав, сильно покраснел.

Пьеса эта шла долго и дожила до времени, когда при Брежневе начался отбой критики Сталина. И что же? Л.В. возобновил свои опасения, прося меня снять реплики, осуждающие сталинизм. Якобы этого требуют зрители. Я, разумеется, отказал. Но меня поразило, что человек, немало пострадавший от беззаконий сталинщины, продолжает бояться критики этого периода.

Я тогда объяснил себе его страх тем, что Л.В., потерпев от ермоловцев, опасается, как бы Министерство культуры СССР не помешало ему укрепиться в Малом театре. Ладно, подумал я, будем надеяться, что, войдя прочно в штат театра, он почувствует почву под ногами и станет смелее.

Но ситуация, возникшая с пьесой «Куст рябины», вызвала уже с моей стороны разрыв отношений. А дело было так.

Читка пьесы на худсовете Малого театра превратилась, по существу, в читку на труппе. Большой кабинет тогдашнего директора театра А.В. Солодовникова был заполнен артистами. О пьесе разнесся добрый слух, и на читке присутствовали даже режиссеры из Болгарии и Чехословакии. Когда я кончил, все, после долгих аплодисментов, стали твердить только одно: немедленно приступать к репетициям. Варпаховский тоже выступил «за», но как-то уклончиво.

На следующий день едва ли не все актрисы старшего поколения подали заявки на главную роль — Старушки. (По сюжету ей, 80-летней женщине, приходит приглашение из США от сына. Ну, а далее следуют все перипетии, связанные с этой поездкой и пребыванием Старушки в Америке.)

Тогдашние редакторы Министерства культуры СССР, которые определяли репертуар театра, получив пьесу, забросали меня вопросами, смысл которых подспудно сводился к одному — какой национальности Старушка? (Не еврейка ли? В те годы отъезд евреев из Союза яростно осуждался.) Я же говорил им, что суть пьесы в том, что Родина для человека означает тем больше, чем больше он сделал для Родины, а не наоборот — урвав от нее. Все же прочее не имеет значения. Но редакторы не успокаивались.

В канун заседания худсовета театра, который должен был уточнить сроки постановки, ко мне приехал на дом Варпаховский — «поговорить». И оказалось, что его, как и редакторов, также волнует вопрос о национальности Старушки. Причем он считает, что если Старушка еврейка, то спектакль не разрешат, если же иной национальности, то это никому не будет интересно.

На это я заметил, что прохождение пьесы по Инстанциям беру на себя, тем более имея поддержку театра и директора Солодовникова. Что до успеха у зрителей, то на него, как мне кажется, можно надеяться, судя по тому, как приняли пьесу артисты на читке.

Но Л.В., выслушав это, обнял меня, поцеловал и добавил, что все же, по высказанным соображениям, он ставить пьесу не берется.

Что же вы скажете завтра на худсовете театра? — спросил я.

И оказалось, что ответ у него уже был готов:

Скажу, что приглашен ставить пьесу о Ленине во МХАТе. (Это соответствовало действительности.)

Так на следующий день и заявил. Худсовет от неожиданности был в шоке. Решили немедленно пригласить другого режиссера. Такой режиссер нашелся и захотел ставить пьесу. Но тут уже редакторы министерства, узнав об отказе Варпаховского, начали тормозить пьесу всерьез. Подключили министра, и пьесу зарубили. Только спустя несколько лет ее поставили, да и то на периферии.

Потом мне сказали, что истинная причина отказа Л.В. была в другом. После смерти Рубена Симонова в вахтанговский театр вернулся Евгений Симонов и освободил пост главного режиссера в Малом. У Л.В. были основания претендовать на этот пост, и он, возможно, боялся, что министерство культуры не утвердит его, если он поставит «Куст рябины». Так это или нет — не знаю. Главным в Малый все равно был назначен не Л.В., а Борис Равенских. Обиженный Л.В. ушел к вахтанговцам, но успеха там не имел и стал кочевать по разным театрам. И умер. Кто знает, может, если бы он поставил «Куст» и имел серьезный успех, то Инстанциям как раз и пришлось бы назначить его в Малый главным? И это, возможно, продлило бы ему жизнь. Кто знает?

...Мне неизвестно, какими качествами надо обладать, чтобы выдержать семнадцать лет сталинской каторги. Бог миловал и пронес мимо меня это испытание. Но не мимо моей семьи. Брату пришлось перенести его полностью. Однако он вышел из этого страшного испытания хоть и с подорванным здоровьем, но не напуганным. Значит, можно и так.

Я, конечно, буду всегда благодарен Леониду Викторовичу Варпаховскому за то хорошее, что он сделал для меня. Но из песни слова не выкинешь.

Алексей Арбузов Человек-спектакль

Перебираю сборники пьес Арбузова с дарственными мне надписями:

«...Дорогому соседу — в прошлом по квартире, нынче по алфавиту, в будущем по вечности. Ведь все же наследили мы».

«...милому человеку, соратнику и сопернику с чувством глубокой симпатии».

И еще, и еще — добрые, неожиданные, шутливые.

А след Арбузов в нашей и современной зарубежной драматургии оставил значительный и достойный. Сложные времена наши он прошел так, что стыдиться ему нечего. И судьба его была завидной: самый знаменитый из наших нынешних драматургов. Как ему это удалось?