Рольф Байер - Царица Савская

Так мед многого достиг: для царицы Савской он сделал возможным превратиться из «амазонки» в женщину, осознавшую свою сексуальность. Соломону он послужил средством соблазнить и сексуально овладеть царицей. Однако то, что из этого вышло, оказалось для Соломона менее приятным и привело к появлению эфиопского царского сына.

Глава 12

СЫН ЦАРИЦЫ

Как бы различно ни представляли историю соблазнения «Kebra Nagast» и аксумитская легенда, общим для них является рождение сына, который как царский потомок определил историю Эфиопии. И не только это: его рождение приведет к основанию в Эфиопии Соломоново-Савей-ского царского дома, которому непременно должен был принадлежать каждый монарх вплоть до 1974 г. Но и это еще не все: рождение эфиопского Соломонида из чрева царицы Савской повлекло за собой перенос богоизбранности с Израиля на Эфиопию.

Соломон предчувствует это, увидев во сне, как солнце уходит из Израиля в Эфиопию. С другой стороны, «Kebra Nagast» не устает подчеркивать невиновность царицы. Хотя Соломон и пытался заглушить угрызения совести подарками царице, солнце Божьей милости осветило другую страну. Мимолетная любовная связь между Соломоном и царицей как бы повлекла за собой вечные последствия:

«Тогда она уехала и прибыла в город Бала-Зади-Арея через девять месяцев и пять дней, после того как была им (Соломоном) отпущена. Там у нее начались родовые схватки, и она родила мальчика и отдала его кормилице. Сама же осталась там, пока не прошли дни ее очищения, и тогда она с пышностью вернулась в свой город. Ее сановники поднесли своей повелительнице подарки, встретили ее с почестями, преклонились перед ней, и все племенные союзы радовались ее возвращению. Вельможи одели ее в красивые одежды, некоторым она дала золото и серебро, гиацинты и пурпур, все желаемые сокровища дала она им. Она усилила свое царство, и никто не нарушал ее приказов, ибо она любила мудрость, Бог же укрепил ее власть».

Менелик растет при матери, но без отца. Эту судьбу Менелик разделил с другими легендарными персонажами. За этим представлением стоит, вероятно, воспоминание о матриархальном обществе, где происхождение людей велось исключительно по матери. Кто является настоящим отцом, оставалось сомнительным, особенно в обществах с материнским правом, в котором женщины вступали в половую связь со многими мужчинами (полиандрия). Отцовство оставалось только условным, тогда как материнство разумелось само собой, «согласно природе». Более поздние установления, такие как брак и «девственная непорочность», безусловно, способствовали тому, что положение «сомнительного» отца упрочивалось по сравнению с «бесспорными» матерями. Поэтому интересно, что отвечает царица, когда Менелик спрашивает ее о своем отце:

«Между тем тот ребенок подрастал. Звали его Баина-Лекем (Менелик). Теперь ему было двенадцать лет, и он спросил юношей, кто его зачал, и сказал им: «Кто мой отец?» Они ответили: «Царь Соломон». Тогда он пошел к своей матери царице и спросил ее: «О царица, поведай мне, кто мой отец?» Царица говорила с ним с неудовольствием. «Почему ты спрашиваешь меня об отце? Я — твой отец и твоя мать, и больше не спрашивай меня ни о чем!» Тогда он вышел от нее и сел. Потом снова и в третий раз спросил он ее и умолял сказать ему это. Однажды она сказала: «Твоя страна далеко, и путь к ней труден, не ходи туда!» Но Баина-Лекем был красив, всей своей фигурой, телом, посадкой головы он был похож на царя Соломона, своего отца. Его глаза и ноги и все его повадки были похожи на царя Соломона».

Следовательно, мать не имела ни малейшего интереса открыть имя отца. Менелик должен был спросить три раза, пока не получил ответ. Уклончивые ответы царицы кажутся отговорками. Однако в них могло заключаться почти «забытое» понимание отцовства, когда она претендует быть отцом и матерью в одном лице. Это представление соответствует «мифическому» мышлению, согласно которому в начале всего мироздания стояла одна-единственная богиня-мать, от которой вело начало все сущее.

У многих первобытных и культурных народов есть мифы о «первой» богине, которой для зачатия не нужен был мужчина. У шумеров ее зовут Яна, у ассирийцев — Тиамат, у вавилонян — Иштар, у египтян — Изида и Нут, у греков — Гея. Для всех этих богинь общим является то, что они предшествовали мужскому божеству, природному космосу, и самостоятельно, без оплодотворяющей любви, создавали культурные и жизненные распорядки.

Этому мифу о непорочном зачатии без отца, безусловно, благоприятствовало первоначальное незнание связи между совокуплением и беременностью, что засвидетельствовано у многих первобытных народов. Согласно архаическому пониманию, беременность возникает не от совокупления с мужчиной, а «дети духов» извне и самостоятельно находят путь во влагалище. Например, такая трактовка существует у австралийских аборигенов. Во время полового акта мужчине предназначено только «выровнять путь» для «ребенка духов». Подсознательный отзвук этих мифов о «безотцовском» рождении вполне мог иметь место, когда царица Савская заявляет, что она отец и мать, даже если «Kebra Nagast» сводит эту трактовку к заранее продуманной отговорке.

Менелик не удовлетворен уклончивыми ответами матери. Интересно, что в фольклорных историях «вопрос отцовства» освещается несколько иначе, чем в «Kebra Nagast». В них Менелик задавал вопрос не по собственному желанию. В похожей на хоккей игре, называемой «гхенна», Менелик всегда набирал наибольшее количество очков, что вызывало зависть его партнеров. Они начали его дразнить и спрашивать об отце. Царица была вынуждена открыть отцовство Соломона, и Мене лика охватило безудержное желание навестить отца. Мать разрешает ему ехать в сопровождении купца Тамрина и множества вельмож, снабдив его многочисленными подарками, при этом открывает и свой собственный мотив:

«Она приказала им (вельможам) не оставлять ее сына там (в Израиле), но сделать его царем, а потом привести обратно к ней, чтобы он после этого правил ее страной. Но порядок в Эфиопии был таков, что царицей должна быть незамужняя женщина, которая не выйдет замуж ни за одного из мужчин. Но она сказала: «Отныне должен царствовать мужчина из твоего рода, и никогда больше не должна царствовать женщина, и исключительно этот род из поколения в поколение».

Стало быть, отпустить Менелика в Иерусалим царицу побудили два мотива: Он должен был интронизировать сына как царя Эфиопии, а кроме того, — упразднить женское правление. Значение для эфиопской истории перехода от женского к мужскому правлению и будущего престолонаследия Соломонидов-мужчин едва ли можно переоценить.