Варлен Стронгин - Савелий Крамаров. Cын врага народа

— Не очень. Не люблю формальных комплиментов, — посуровела Маша.

— А я говорю не формально, а от всей души! — приложил к своему сердцу руку Савелий, и сделал это настолько искренне и простодушно, что Маша улыбнулась.

— Я вам верю.

— Правда?! — едва не подпрыгнул от радости Савелий, а Маша подтвердила свои слова жестом, которым клялся Васька Ржавый.

— Так вы тоже артистка! — похвалил ее Савелий.

— Как все женщины; они в какой-то мере артистки.

— Вы — не как все! — чистосердечно произнес Савелий, и потеплевшие глаза Маши встретились с его горящим взором. — С вами можно пойти на край света!

— Можно, — согласилась Маша, — и вы бросите кино?

Савелий растерялся. Он обожал эту девушку, любил ее безумно, но не понимал, как сможет жить без кино.

— Вот отснимусь в первом полнометражном фильме, и пойдем! — нашелся Савелий.

Маша улыбнулась. Она понимала, что он одержим творчеством, и перевела разговор в другое русло, рассматривая букет.

— Вы любите гвоздики?

— Да, — сказал он, поневоле лукавя, потому что на букет роз у него не хватило денег.

Тут я вспоминаю рассказ о Савелии его коллеги по жанру, другого популярного артиста кино Евгения Моргунова: «С моей точки зрения, Савелий Крамаров был удивительным человеком. Он не пил водку, и это у нас, в России! Он любил сцену, кинематограф и друзей. А тех людей, кто ему не нравился, обходил стороной. Российское кино гибнет без таких творцов, как Петр Алейников, Новосельцев, Крамаров… Они — настоящие актеры и люди. Актером нельзя стать, им надо родиться. С Савелием Крамаровым я пошел бы в разведку. Порядочный человек. Мне казалось, что никто с таким вниманием не слушает режиссера, как он. Некоторые опытные артисты только делают вид, что понимают режиссера, формально выслушивают его, а он внимал ему, как верный ученик, пытаясь до мельчайших тонкостей понять указания учителя. Если чего-то не понимал, то не боялся переспросить. Он любил красоту, цветы, был артистом в лучшем смысле этого слова. Даже у плохого и злобного артиста не поднималась рука его оттолкнуть или обидеть. При этом он жил жизнью, которой жил. Однажды сказал ретивому администратору: «Берегите артистов — они ваша среда, ваш воздух, которым вы дышите». Приходя в Театр киноактера, где мы выступали, он приносил с собой гвоздику и выходил с ней на сцену. Видимо, гвоздика ему напоминала о чем-то важном и серьезном в его жизни, наверное, о нежной и красивой любви. Держа в руках гвоздику, он улыбался счастливой улыбкой, и вслед за ним радостно улыбались зрители».

Это была не свадьба в общепринятом понятии, а было знакомство друзей с невестой. Савелий пригласил только самых близких товарищей. Пришли супруги Волины: Неля и Оскар, Михаил Кокшенов, певец Володя Макаров, Ахмед Маликов — помощник режиссера телевидения, но не как нужный человек, а как друг. Не было никакого начальства, наподобие свадебного генерала, ни особой творческой личности, хотя Савелию хотелось, чтобы на этом торжестве присутствовали Марк Розовский, Виктор Славкин, Юрий Чулюкин, но он не счел возможным занимать их время не на творческое дело, а больше поступил так из-за скромности. Были друзья, проверенные пусть небольшим, но нелегким временем начала его творческой жизни. А в центре стола, в фаянсовой вазе, красовался яркий букет нежных роз.

Пили за новобрачных. Савелий пригубил рюмку с водкой, а потом пил только минеральную воду. Друзья знали эту его странность, раньше подшучивали над ним, а сегодня, в торжественный для него вечер, сделали вид, что не замечают его безалкогольное питье.

Конферансье Оскар Волин непринужденно вел застолье, как эстрадный концерт, представлял выступающих с тостами. Последним пришлось выступать певцу Владимиру Макарову, лауреату третьей премии Всесоюзного телевизионного конкурса.

— Желаю вам счастья, Маша и Савелий! — покачнувшись, с налитыми водкой глазами, проговорил он. — Тебе, Савелий, хочу сказать… А может, не надо? Не знаю. Я ведь почему третью премию получил? Пел песню об узниках гетто. А белорус Вуячич — первую за «Бухенвальдский набат». Вторую премию дали Мулерману — за красивый голос, за актерское мастерство. Я скоро сойду со сцены… Точно!

— Брось бузить! — сказал Миша Кокшенов. — Звание лауреата действительно до конца жизни!

— Звание, — пьяно усмехнулся Макаров, — с моей физиономией и звание не поможет. На меня даже хорошие песни о любви не ложатся; только с приблатненным мотивом: «Опять от меня сбежала последняя электричка». Пою о шахтерах. «Вышел в степь донецкую парень молодой». Зрители хлопают. В общем-то, добрая песня, а по содержанию липовая. Плохо живут шахтеры. Тупеют от тяжелой однообразной работы. Раньше обвалы сваливали на шпионов, а теперь на кого? На евреев, что ли? Я к чему все это говорю, Савелий. Я мордой не вышел. Не Магомаев. Не Гуляев.

— Я тоже — не Ален Делон! — вставил Савелий.

— Но тебя запомнят зрители. Я тебе завидую. И боюсь за тебя. Честное слово, Савелий, Маша, не обижайтесь. У тебя, Савелий, яркая актерская фактура, а у нас таких, как ты, начальство не любит. Набирай популярность, тогда с тобой труднее будет справиться. Я выпил. Может, несвязно говорю, но от души. Ты же добрый человек, Савелий. А о таких люди быстро забывают. Я когда пел песню о гетто, то ни у кого не мог узнать, кто там организовал восстание. Кто создал гетто — знают все. Гитлер! Фашизм! А кто с палками и камнями бросался под немецкие танки — поди узнай у историков, если кто из них в курсе.

— Зло остается навечно в памяти людей. Даже женщины больше любят тех мужчин, кто их обидел, кто заставлял страдать, — заметила Маша.

— Что же мне прикажете делать? Как относиться к жене? — серьезно произнес Савелий, и все рассмеялись, даже перебравший лишнего Владимир Макаров. — Я люблю Машу и поэтому обнимаю Нелю, чтобы страдала Маша. Извини, Оскар, но ради Машиной любви ко мне я даже поцелую твою жену. Тем более что она готовит обеды лучше, чем известные мне в Москве хозяйки.

— О присутствующих не говорят! — встал из-за стола Миша Кокшенов и поцеловал Машу. — Счастья вам и вашему дому. И будем считать, что зло не вечно на земле, и мы не вечны, и все сущее.

— Бог — вечен! — неожиданно для окружающих серьезно вымолвил Савелий, и настолько непререкаемым тоном, что все замолчали.

— С женихом не спорят! — улыбнулся Кокшенов.

Оскар Волин исполнил свои самые удачные шутки, но после слов Савелия о Боге никто на них не отреагировал.

— Я дал тебе слово никогда не играть в кино священнослужителей.

— А кто тебе доверит роль архиепископа? С твоей внешностью! Ведь ты — не Вертинский! — захохотал Кокшенов.