Вольфганг Акунов - КРЕСТ И ЗВЕЗДА ГЕНЕРАЛА КРАСНОВА ИЛИ ПЕРОМ И ШАШКОЙ

Дни шли за днями, а Штрейхер все забавлял себя тем, что старался выявить очередного иудея в море лиц, представавших его взору в зале судебных заседаний, стремясь определить, «кто именно из них — ублюдок с иудейской кровью в жилах или кто из них женат на иудейке». Особенно поражало бывшего гауляйтера «чудовищное безобразие» появлявшихся в зале суда американок — со своего места на скамье подсудимых он мог прекрасно разглядеть всех стенографисток и машинисток-секретарш, сидевших прямо перед судьями и с отсутствующим выражением лиц двигавших челюстями, жуя резинку, в то время как их карандаши с непостижимой скоростью порхали над блокнотами, а пальцы строчили по клавишам крохотных пишущих машинок с особым стенографическим шрифтом. «Франкенфюрер» не преминул язвительно отметить в своем дневнике, что «у особей женского пола американской разновидности способность к высокой производительности труда неразрывно сочетается с ужасающим физическим уродством».

«Обвиняемые выглядели усталыми и нервными» — передразнил Штрейхер в одной из последующих дневниковых записей вызвавшую его особое раздражение фразу из какой-то газетной статьи. — Пусть кто-нибудь из этих господ газетчиков посидит месяца три в тюремной камере, куда почти не проникает дневной свет, да попишет вечером при тускло мерцающей лампочке ту пару часов, на которые ему только и будут выдавать ручку или карандаш надзиратели, выводящие его на прогулку в тюремный двор на пятнадцать, от силы — на двадцать минут в день, и не дающие ему после этого спать, то и дело заглядывая в его камеру по ночам, — тогда ион, наверное, тоже будет выглядеть несколько «усталым и нервным» на судебных заседаниях!».

По действовавшим в описываемое время нормам общего права Юлиус Штрейхер подпадал под категорию обвиняемых, которым, по совокупности совершенных ими преступлений, в лучшем случае грозил незначительный срок тюремного заключения. Столь строгое следование этим нормам предписывалось новым Лондонским статутом, призванным продемонстрировать, таким образом, свою силу и действенность. Тем не менее, судья Джексон был твердо уверен в том, что ни один из обвиняемых не избежит сурового приговора. Впрочем, он не преминул подчеркнуть в своей вступительной речи, что «даже если кто-либо из обвиняемых и будет оправдан этим трибуналом, его необходимо будет передать для дополнительных судебных разбирательств «нашим континентальным союзникам».

Тем временем доктор Маркс, назначенный — против своей воли! — защитником Штрейхера, оказался объектом злобных нападок со стороны газетчиков. Его адвокатская контора регулярно подвергалась обыскам, а сам он постоянно пребывал под «дамокловым мечом» внезапного ареста без предъявления обвинения и тюремного заключения на неопределенный срок.

Из соображений собственной безопасности доктору Марксу приходилось даже — насколько это можно было делать адвокату, не нарушая правил приличия! — всячески отмежевываться от своего подзащитного, доставлявшего ему одни беспокойства. Опасения адвоката вовсе не были лишены оснований — один из защитников другого подсудимого, бывшего имперского министра и протектора Богемии и Моравии Константина барона фон Нейрата, был именно подобным образом подвергнут аресту среди бела дня и тюремному заключению в течение шести недель без предъявления какого-либо обвинения. К тому же адвокатам защиты не было дозволено подвергать сомнению юрисдикцию трибунала или непредвзятость судей.

Штрейхер прокомментировал это следующей дневниковой записью: «Право обвиняемого дать отвод судье по причине недостаточной беспристрастности последнего соответствует общепринятой судебной практике. И в самом деле — что это будет за суд, если, например, судья окажется родственником представителя противной стороны? В этом показательном суде над побежденными победители являются одновременно и обвинителями, и судьями, поэтому они просто не могут быть беспристрастными, что и очевидно, и неизбежно.

Прекрасно отдавая себе в этом отчет, они заранее установили соответствующее правило, изначально лишающее обвиняемых возможности оспаривать справедливость отправляемого «правосудия». Вот в чем состоит смысл всего этого фарса!» — продолжал яснее ясно излагать свои мысли на бумаге бывший гауляйтер — «Данный процесс не сулит ничего хорошего обвиняемым, поскольку правосудие в этом случае слепо и пристрастно; перед судом была поставлена задача придать несправедливости видимость законности, скрыть произвол, творимый им под личиной отправления правосудия».

Так, например, Штрейхер ходатайствовал перед судом о вызове в качестве свидетеля бывшего шефа нюрнбергской полиции, обергруппенфюрера СА Оберница. Он просил у суда дозволить Оберницу дать свидетельские показания касательно конфликта, происшедшего между ними в ноябре 1938 года, когда Штрейхер пытался отмежеваться от разрушения Нюрнбергской синагоги в ходе событий, последовавших за «Хрустальной ночью» (впоследствии ему удалось оправдать это требованиями архитектурного плана перестройки города). Но суд отклонил просьбу о вызове этого свидетеля.

Характерно, что прибывший в Нюрнберг 26 ноября 1945 года из Москвы кровавый прокурор сталинских «показательных процессов» Андрей «Ягуарьевич» Вышинский на торжественном ужине в «Гранд-отеле», данном в его честь западными союзниками, подняв бокал, во всеуслышание заявил: «За обвиняемых! Чтобы их путь из суда вел прямиком в могилу!».

В довершение ко всему, трибунал стремился подавить в зародыше любые попытки заключенных поднять вопрос об условиях их содержания в тюрьме. Когда Штрейхер однажды попытался выступить против практиковавшихся во время допросов таких «мер воздействия», как избиения допрашиваемых, что нередко приводило к физическим увечьям (у самого Штрейхера было, например, серьезно повреждено колено) и направил по этому поводу официальный протест на имя судьи Джексона, судья распорядился уничтожить эту бумагу и даже не вносить ее в реестр проходящих документов.

По воспоминаниям уцелевших после процесса обвиняемых, приговоренных к различным срокам тюремного заключения, царившее в те дни повсеместное настроение можно было охарактеризовать одним единственным словом — месть. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть! Атмосферу тех дней наглядно характеризовало письмо, полученное судьей Джексоном от богатого нью-йоркского предпринимателя Эрнеста Шенфельда и содержавшее, в частности, следующие строки: «Если это представится возможным, то моим страстным желанием было бы, в случае и после вынесения смертного приговора Юлиусу Штрейхеру, не только присутствовать при его казни, но и принять личное непосредственное участие в приведении приговора в исполнение». Автор письма выражал готовность взять на себя все транспортные расходы и даже — сверх того! — предлагал судье Джексону крупную денежную сумму в знак «персональной благодарности» от себя лично.