Платон Васенко - Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича

Из отмеченного факта можно заключить, что и состав собора, в смысле положения его членов в государстве, не вполне определяется по подписям на избирательной грамоте. Впрочем, сопоставляя данные подписей на грамоте и текста ее, приходим к заключению, что все «чины», или классы, московского общества, за исключением боярских людей, то есть холопов и крепостных крестьян, были представлены на соборе. Таким образом, «не одни казаки, как говорили в Литве, а все слои свободного населения участвовали в великом государственном и земском деле царского «обиранья», – справедливо замечает С. Ф. Платонов303.

Восстанавливая, хотя бы в общих чертах, состав собора и изучив, какие города им представлены, ничего не можем сказать, как шли его заседания. Но они не были такими тихими и безмятежными, как это можно было бы подумать, читая избирательную грамоту, «Сказание» Палицына или хронограф редакции 1617 года304. Впрочем, и некоторые произведения XVII века дают нам понять, что дело на соборе не обошлось без трений. Так, зять Филарета и шурин царя Михаила, умный и осторожный писатель князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский в очень кратком рассказе об избирательном соборе позволил себе такой намек: «И тако бысть по многие дни собрание людям, дела же толикия вещи утвердити не возмогут»305. Еще более определенно высказывается Новый летописец, про официозный характер которого мы имели уже случай упомянуть выше. «Приидоша к Москве… изо всяких чинов всякие людии, – повествует Новый летописец об избрании царя Михаила, – начата избирати государя. И многое было волнение всяким людем: койждо хотяше по своей мысли деяти, койждо про коего говоряше: не воспомянуша бо писания, яко «Бог не токмо царство, но и власть, кому хощет, тому дает; и кого Бог призовет, того и прославит». Бывшу же волнению велию, и никто же смеяше проглаголати, еже кто и хотяше зделати, когда Богу ему не повелевшу и не угодно ему бысть. И кто может судьбы Божия испытати: иные убо подкупахусь и засылаху, хотяше не в свою степень, Богу же того неизволившу»306. Один из источников «многого волнения» указывает нам известие Псковского летописца о том, что «восхотеша начальницы паки себя царя от иноверных, народи же и ратнии не восхотеша сему быти». Это сообщение о розни «ратных людей и народов» с «начальниками» имеет большое основание. В Псковском летописце оно поставлено в связь с переговорами «начальников и новгородцев» относительно избрания королевича Карла-Филиппа на русский царский престол307. Если мы вспомним показание Богдана Дубровского, приведенное нами выше, о желании выбрать «его княжескую милость герцога Карла-Филиппа», то не удивимся повествованию Псковской летописи308.

Если гадать о ходе совещаний на избирательном соборе, то вернее всего думать, что немедленно по открытии заседаний кем-нибудь из руководителей его, то есть князьями Трубецким или Пожарским, был поставлен вопрос о кандидатуре Карла-Филиппа. При этом могли раздаться и голоса сторонников кандидатуры Владислава. Но такие предложения не могли иметь никакого успеха у громадного большинства членов собора. Русские люди XVI–XVII веков были преданы национальной идее. Кроме того, неудачный выбор Владислава и последовавшие за ним бедствия еще более отшатнули Русь от мысли о государе-иноземце. В любопытнейшей грамоте игумена Соловецкого Антония к шведскому королю Карлу IX, написанной двенадцатого марта 1611 года, говорится о желании русских людей «выбрать на Московское государство царя и великого князя из своих прироженных бояр, кого всесильный вседержатель Бог изволит и Пречистая Богородица, а иных земель иноверцев никого не хотят. А у нас в Соловецком монастыре и в Сумском остроге и во всей Поморской области тот же совет единомышлено, – сообщает далее игумен, – не хотим никого иноверцев на Московское государство царем и великим князем, опроче своих прироженных бояр Московского государства». Писана была эта грамота под влиянием первых воззваний Гермогена об очищении Москвы от польских и литовских людей. Впоследствии к этим врагам явно присоединились шведы, занявшие Новгород, и мы видели, как грамота, призывавшая выборных на «совет всей земли» в Ярославль, поместила «немецких» людей (то есть шведов) в число врагов Руси309.

Таким образом, и без того националистическая масса настраивалась под влиянием событий и всякого рода патриотических воззваний еще более непримиримо к иноземцам. Поэтому поднятый на соборе вопрос об иноземной кандидатуре был, конечно, решен в отрицательном смысле. Решено было также не выбирать государем никого из татарских царевичей, служивших тогда на Руси. Отвергнута была и кандидатура «маринкина сына». Мы видели, что за нее стояли далеко не все казаки; земщина же, разумеется, не могла согласиться на выбор «воренка», ненавистного ей по воспоминаниям о Воре. К тому же он происходил от «еретички» Марины.

Когда пали кандидатуры указанных лиц, мог стать вопрос и «о московских великих родах». Как превосходно показал С. Ф. Платонов, сторона княжат была разбита и не могла выставить из своей среды достаточно сильного кандидата. У стороны прежней дворцовой знати и нетитулованного боярства тоже не было руководителя. Зато жизнь выдвинула новые авторитеты, как замечает названный исследователь. Это были князья Трубецкой и Пожарский310. И мы действительно имеем указания на то, что их кандидатуры выставлялись на соборе311. Про Пожарского говорили даже, что он пытался действовать в свою пользу подкупами. Сомневаемся в правдивости такого обвинения. Честность и скромность князя Дмитрия Михайловича не позволяют верить ничему подобному312. Но несомненно оба военачальника имели своих сторонников. Однако настроенные аристократически, они восстановили против себя очень многих русских людей, и быть может, именно тем, что поставили вопрос об иноземце-царе. Притом Пожарского не любили казаки, а Трубецкой был неприятен земщине.

Наконец, после многих несогласий восторжествовал кандидат, уже ранее «примеренный» значительной частью казачества и к которому давно склонялся народ, то есть земщина. Это был молодой Михаил Федорович Романов. По преданию, которому, кажется нам, можно поверить, о Михаиле Федоровиче заговорил один из уездных представителей, какой-то галицкий сын боярский. Припомнив давние связи Романовых с Костромским краем, поймем, почему именно выборный из Галича назвал такого кандидата и притом принес «выпись» о родстве Романовых с угасшей династией и о том, как «царь Федор Иванович, отходя сего света, вручил свой скипетр и венец братану своему, боярину Федору Никитичу»313. Эта легенда, возникшая уже к поре избирательной борьбы по смерти царя Федора, конечно, была распространеннее всего в родовых гнездах Романовых. Во всяком случае, выступление галицкого сына боярского было поддержано многими лицами как из казаков, так и из земщины, и выбор царя Михаила был предрешен.